Но однажды ночью в начале апреля я отступила от своего правила. Была одна из тех ночей, когда луна, словно играя в прятки, то скрывалась за кучевыми облаками, оставляя джунгли в мягкой тени, то выплывала из-за них, заливая все серебристым сиянием. Было уже за полночь, но я еще строчила свое еженедельное послание домой родителям, в далекий Нью-Йорк. Света штормового фонаря едва хватало, чтобы видеть написанное. Мои глаза устали, и я задремала. «Мадемуазель» — так звали мою собаку породы басени — лежала возле кровати, свернувшись калачиком на коврике из рафии [14] , а детеныш шимпанзе, которого Пат подарил мне неделю назад, дремал в своей клетке (это я заметила, оторвавшись на миг от работы перед тем, как уснула). Я не знаю, что разбудило меня. Вероятно, это сделала забеспокоившаяся собака, либо шимпанзе, который тоже нервничал в клетке. Затем я услышала шорох в сухих листьях на крыше. На пол упал скорпион, который поспешно убежал за дверь. Что-то соскочило на кровать, подползло к краю ее и мягко шлепнулось на пол. Это была сороконожка. При свете штормового фонаря я видела других насекомых, падавших с крыши и спешащих к выходу. По полке, где я хранила свои краски и холст, пробежала мышь. «Мадемуазель» скулила, а маленький шимпанзе стучал зубами от страха. Я не могла понять, что так напугало собаку, которая всегда чувствовала себя в полной безопасности возле меня. Она знала, что является любимицей хозяйки, и это давало ей чувство превосходства над всеми другими животными, а также уверенность в том, что она всегда останется в положении, подобающем королеве. В эту ночь «Мадемуазель» уже не походила на королеву. Она была жалким испуганным существом, колебавшимся между желанием бежать прочь со всей скоростью, на которую она способна, или остаться возле меня, чего требовала от нее выучка.

— Что тебя так беспокоит? — спросила я ее, спуская ноги с кровати.

За «Мадемуазель» ответил Абазинга, в обязанности которого входил уход за животными. Стуча в дверь кухни, он кричал:

— Мадами, если вам дорога жизнь, уходите из дома!

Я схватила платье, надела домашние туфли и бросилась к двери. Абазинга, обычно безупречный джентльмен, стремительно влетел в спальню. По его расширенным глазам и побелевшему лицу я поняла, что случилось что-то ужасное.

— Пат? Что-нибудь случилось с Патом? — закричала я.

— Меня послал хозяин, Мадами, — отвечал Абазинга. — Здесь муравьи. Мы должны уйти.

Некоторое время я ничего не могла понять… Муравьи находятся здесь? Затем меня осенило: откуда-то приближается колонна маленьких слепых насекомых. Я вспомнила рассказы Фейзи. В мгновение ока я поняла причину поспешного бегства насекомых и ужас «Мадемуазели». Я свистнула собаке и бросилась к двери, Абазинга молча подталкивал меня. По пути я схватила пару тяжелых башмаков и несколько тюбиков акварели, которыми рисовала.

— Оставьте все, — настаивал Абазинга, — не тратьте время.

В стороне при свете ярко, но неровно горящих факелов и мерцающих фонарей я увидела Пата, руководившего выводом животных из-за частокола. Вокруг возбужденно бегали слуги, уводящие наших антилоп, свиней и бабуинов в более безопасное место. Подошел веселый от возбуждения Пат.

— Первым их обнаружил один пигмей, — сказал он. — Сейчас они движутся через огород.

Слуги спешно собрали все съестные припасы и унесли их подальше от гостиницы. Кое-кто наблюдал за движением муравьев, которые с каждой минутой подходили все ближе. Желание увидеть муравьев пересилило мою ненависть к ним, поэтому я присоединилась к людям, стоящим на страже за гаражом. Лавина муравьев переливалась через ограду, заросшую сорняками. Основная колонна была сантиметров тридцать шириной. От нее веерообразно по всем направлениям отделялись и двигались небольшие отряды муравьев. Сначала казалось, что в их движении не было никакого порядка. Но некоторое время спустя я заметила, что головная часть колонны неумолимо двигалась по линии, проходящей западнее гостиницы и упирающейся прямо в мой дом. Я более не могла видеть этой безобразной ползущей и кишащей процессии.

— Почему не развели костра, чтобы заставить их свернуть? — спросила я Пата.

— Мы не успели бы этого сделать, — отвечал он. — Кроме того, мы могли изменить направление их движения так, что они, возможно, повернули бы к госпиталю. Это было бы хуже всего.

Тем не менее я с ненавистью думала, что муравьи находятся у меня в доме. Пат наблюдал за тем, чтобы колонна не свернула со своего пути, и раз или два слуги били по краю ползущей массы палками, к которым были привязаны горящие тряпки, пропитанные керосином.

— Боюсь, как бы они не расползлись во всех направлениях, — объяснил Пат. — Предпочитаю держать их компактной массой.

Я никогда не думала, что муравьи так быстро передвигаются. Мне встречались и другие виды муравьев, которые бесцельно двигались вокруг и не собирались вместе в таком количестве. Но это были движущиеся муравьи, и двигались они быстрее, чем я могла себе представить. Я заметила какой-то кустик или сорняк перед колонной муравьев, затем что-то отвлекло меня. Минутой позже передний край безобразной массы находился уже на расстоянии одного, а возможно, и полутора метров за этим замеченным мною кустиком. В то время как я пыталась определить скорость движения насекомых, уже кишащих возле стены моего дома, раздался дикий крик шимпанзе, от которого у меня замерло сердце. Тут я вспомнила, что в доме в запертой клетке остался бедный шимпанзе.

Мне пришли на память рассказы Фейзи. Он говорил, что нет спасения от муравьев тому, кто не может быстро бегать или летать. Сначала я хотела послать за обезьянкой одного из слуг, но тут же во мне заговорила совесть: «Ведь ты сама оставила животное запертым в клетке. Трусами являются не местные обитатели, а ты». Без раздумья, забыв о том, что в лесу Итури есть еще миллион шимпанзе, я бросилась к коттеджу.

— Назад, глупая! — завопил Пат. — Оставь его там.

Толчком открыв дверь, я бросилась к клетке с шимпанзе. Он скулил от ужаса и тряс бамбуковые прутья своей тюрьмы. Я рванула щеколды. Они не были закрыты на замок, но местный плотник-африканец скош струировал их так хитроумно, что даже ловкие пальцы обезьяны не могли их открыть. Проклиная плотника, я дергала щеколду, пытаясь открыть клетку. У меня не хватало силы сдвинуть клетку с места, к тому же она, вероятно, не прошла бы в дверь. Наконец мне удалось открыть один из запоров. В это время стал гаснуть фонарь: по-видимому, кончился керосин или сгорел фитиль. Но у меня совершенно не было времени, чтобы подрезать фитиль или наполнить резервуар фонаря горючим. Шимпанзе с грохотом тряс прутья клетки. Это так ни к чему и не привело, и он, жалобно скуля, опустился в угол клетки. Мне бы следовало найти какой-нибудь инструмент и разломать клетку, но, как женщина, поддающаяся влиянию лишь одних чувств, я оставалась возле клетки, пытаясь открыть запор вручную. Но вот я почувствовала первый муравьиный укус. Он был неожиданным: словно меня задела случайная стрела. За ним последовал другой. Укусы жгли, точно пчелиные жала. В течение следующих одной или двух благословенных минут их больше не было. Затем меня снова укусил муравей, на этот раз выше левой коленки. Я закричала от боли. Ужас придал мне новые силы, и я одним рывком распахнула дверцу клетки. Схватив шимпанзе за ошейник, я выбежала с ним на веранду, где нам уже не грозила опасность.

Когда я ринулась в дом, Пат, у которого болела нога, сразу же последовал за мной. В этот момент он как раз поднимался по ступенькам на крыльцо, остальные же люди, оцепеневшие от ужаса, оставались в безопасном дворике гостиницы. Позади, в доме, слышался грозный шум миллионов муравьев, неумолимым потоком двигавшихся через комнаты. В действительности это был слабый шелест, создаваемый миллионами крохотных лапок муравьев и их смыкающимися челюстями. Я направилась к гостинице и передала шимпанзе Абазинге. Потом зашла за дом, где меня вырвало. Подошел повар Андре и помог мне добраться до гостиницы. По пути он успокаивал меня и просил не тревожиться о коттедже.