стиха и который сознательно стремится усовершенствовать свой инструмент, «свою

лиру», говоря по-старинному. При таких данных, казалось бы, можно ли желать

большего? Чего же недостает Игорю Северянину, чтобы не только быть поэтом, но и

стать поэтом «значительным», а можеть быть, и «великим». На этот вопрос мы и

ставим своей задачей ответить.

3

Аббат Делиль уверял, что весь гений Вергилия заключался в его вкусе. По

176

отношению к Вергилию это - несправедливо, но верно в том смысле, что вкус имеет в

искусстве значение огромное. Безошибочный вкус может заменить гений. Но никакая

гениальность не вознаградит отсутствие вкуса. Ошибки против вкуса, безвкусие,

обезобразят самое вдохновенное художественное создание; они чувствуются особенно

больно и для них мы не находим никакого извинения. Между тем именно доброго

вкуса и недостает в стихах Игоря Северянина. В одной из своих «поэз» (какое

безвкусное слово!) Игорь Северянин, издеваясь над критикой, уверяет, что она, смеясь

над его «Хабанерой», не расслышала в стихах иронии, искала лирики «в сатире

жалящей» (IV, 123). В оправдание критики надобно сказать, однако, что не всегда легко

различить, где у Игоря Северянина лирика, где ирония. Не всегда ясно, иронически ли

изображает поэт людскую пошлость или, увы! сам впадает в мучительную пошлость.

Мы боимся, что и сам Игорь Северянин не сумел бы точно провести эту

демаркационную линию.

Когда продавец «мороженого из сирени» возглашает: «Пора попу- лярить изыски,

утончиться вкусам народа!» (I, 59), мы надеемся, это — ирония. Но вот, в январе 1915 г.

в Петрограде, Игорь Северянин пишет «увертюру» к своему III сборнику, где угрожает:

«Я трагедию жизни превращу в грезофарс» (III, 7). Сказано ли это иронически, или и в

са- мом деле поэт мечтает сделать из жизни фарс, хотя бы и «грезо»? Восхваляя в

стихах некую мисс Лиль, поэт уверяет ее: «ты еще пикантнее» О* 116). Имеем ли мы

дело с сатирой или подлинный идеал поэта — пикантность? А восхваляя самого себя,

Игорь Северянин сообщает

нам: «Мне отдалась сама Венера» (II, 9). Только предположение, что поэт здесь

иронизирует над самим собой (как и в других своих само- хвальных стихах) позволит

не видеть в таком признании чудовищной пошлости.

Можно понять любовь автора к своим произведениям и желание сохранить даже

более слабые из них, оправданные другими, более совершенными. Но есть предел и в

такой любви, и только полным безвкусием, отсутствием всякого критического чутья

можно объяснить, что Игорь Северянин переполнил II и III сборники своих стихов

вещами безнадежно плохими. Здесь обрели свое место и стишки самого банального

типа, какие обычно наполняют провинциальные газеты и неудачнейшие

иллюстрированные еженедельники (особенно в отделе «Лунные тени»), и явные

технические упражнения, которые сколько- нибудь уважающий себя поэт оставляет в

своих бумагах, и, наконец, просто мертворожденные создания, которые простительно

написать в неудачную минуту, но непростительно выставлять на показ и на позор

читателям.

Чем, как не отсутствием вкуса, можно объяснить появление такой вещи, как

«Шантажистка» (III, 45), где, в плохих стихах, рассказывается, как некая дама

требовала с автора (или с героя стихотворения) денег на прокормление прижитого с

ним ребенка, а автор (или герой стихотворения) предложил ей вместо того отправиться

с первым встречным в гостиницу? Или благонамеренные стишки (II, 26), в которых

поэт (или герой стихотворения) убеждает свою возлюбленную не вытравлять ребенка,

советуя ей: «Плюй на все осужденья, как на подлое свинство»? Или еще стихи (II, 32),

где повествуется, как к поэту (или герою стихотворения) пришла его бывшая

любовница и созналась, что изменяла ему с пятью мужчинами, причем просила:

«Наплюйте мне в лицо», а он ей ответил рыцарски: «С глаз долой!» И длинный ряд

таких же повествовательных стихотворений II сборника, передающих, может быть,