Обхватить ее трепещущую грудь,

Растолкать ее для жизни как-нибудь!

В такой же французско-нижегородской, но остроумной манере написаны и «Пляска

Мая» и «Chanson russe»... Вспомните некрасовского «русского путешественника» по

крепостным деревням: «Я путешествовал недурно. Русской край оригинальности имеет

отпечаток...»

Зато в городе новый Онегин чувствует себя еще больше самим собой, чем старый,

пушкинский. Хандра ждет его здесь даже не «на страже» - она прямо распоряжается

его душой, определяет каждое минутное его настроение. Это и есть второй отдел книги

«Мороженое из сирени»... короче — русская хандра!

«Усталое сердце» «пленяет неосторожность», «безумье», «грех», «а там — хоть

пуля, а там — хоть рельсы!» Этому, до смерти скучающему внутри себя,

эпикурейскому самозабвению и предается новый Онегин в городе; и эту невеселую

игру жизнью выражает в звуках, на самом деле очень свободных, но словами, еще

более пестрыми. В пьесе «Фиолетовый транс» поэт говорит, как, выпив однажды

«фиалковый фиал грез фиалок», «лилии ликеров» — Crиme de Violette, он «приказал

немедля подать кабриолет», и «вздрогнувший мотор, как жеребец заржавший, пошел на

весь простор», а «ветер восхищенный» «сорвал с головы поэта его берет»:

Я приказал дать «полный», я нагло приказал Околдовать природу и перепутать

путь.

Я выбросил шофера, когда он отказал,

215

Взревел! и сквозь природу - во всю и как-нибудь! Встречалась ли деревня - ни

голосов, ни изб!

Врезался в чернолесье, — ни дерева, ни пня?

Когда б мотор взорвался, я руки перегрыз б!!

Я опьянел грозою, все на пути пьяня!

Если вообще можно оправдывать жестокости, то шофер был выброшен не напрасно

опьяневшим поэтом: безумная поездка на автомобиле кончилась «благостным

исходом» —

И вдруг, безумным жестом остолблен кленоход:

Я лилию заметил у ската в водопад...

И все изменилось в душе, обезумившей от скуки, не знающей куда себя девать, что

выдумать, чтобы ее залить:

Я упоен. Я вешний. Я тихий. Я грезер.

И разве виноват я, что лилии колет Так редко можно встретить,

Что путь без лилий сер...

Итак, вот отчего «грезер» выбросил шофера, и вот почему «грезер- ки» бесцельно

качаются в «гамаках камышовых», в которых «стоит лишь повертеться»:

И загрезится сердце:

Все на свете возможно, все для вас ничего;

Покачнетесь вы влево, —

Королев королева,

Властелинша планеты голубых антилоп...

Покачнетесь вы вправо,

Улыбнется вам слава,

И дохнет ваше имя, как цветы райских клумб...

Это бегство от жизни, от ее скуки, от «серых путей» в мечты, — а жизнь пусть идет

себе как попало!..

Шампанское в лилию! Шампанское в лилию!

Ее целомудрием святеет оно...

Я славлю восторженно Христа и Антихриста (Что нам до них!),

Душою обожженною восторгом глотка!

Голубку и ястреба! Рейхстаг и Бастилию (Что и до них?),

Кокотку и схимника! Порывность и сон!

В шампанское лилию! Шампанского в лилию!..

Но - больше всего, еще больше, чем мечты и лилии, - чувственность! Чем

изысканнее, чем мгновеннее, тем вернее: вдруг хандра и уйдет со своей проклятой

«стражи»!.. Но она не уходит, как бы ни становилась «душа-грезера — как рай —

нелепа»:

О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется...

Нет! Не развевается. Все безвыходно кончается следующим, как называет поэт,

«квадратом квадратов», напоминающим по смыслу прежнее «в грехе забвенье»:

Никогда ни о чем не хочу говорить...

О, поверь! — я устал, я совсем изнемог.

Был года палачом, — палачу не парить...

Точно зверь заплутал меж поэм и тревог...

Ни о чем никогда говорить не хочу. .

Я устал... О, поверь! изнемог я совсем

ит. д.

Следующая за этим фатальным «квадратом» пьеса еще вразумительнее названа: «В

предгрозье». Вы вспоминаете при этом предисловие Сологуба о «грозе в начале мая».

216

Вот настоящее название для всей книги! Молодой поэт, несомненно, владеет даром