сентиментальность, то с экстазными порывами, то с надломом русской тоски. И еще,

когда окунешься в кружева, в шелк, в нежное боа этой утонченной стилистики, этого

салонного остроумия, этой кокетливой и томной болтовни, этих амурно-ажурных

ощущений, смотрит вам в душу изощренный лирик, отзвук Альфреда Мюссе, изгиб

Оскара Уайльда:

За струнной изгородью лиры Живет неведомый паяц, -

тот вечный паяц, которого зовут поэтом, который творит мечту и улыбки,

воздвигает фантомы, покоряет салоны, в кокотке вдруг найдет Офелию и автомобиль

превращает в Пегаса.

Паясничество Игоря Северянина вдохновенно, и он целен и строен в своей

изломанности и разноголосице, и «за струнной изгородью» художник, виртуоз, чуткий,

изнеженный музыкант.

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом,

По аллее олуненной вы проходите морево...

Ваше платье изысканно, ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разузорена - Точно лапы паучные, точно мех

ягуаровый.

Как будто есть над чем посмеяться, но и сквозь смех будет слышен музыкальный

ритм.

У Игоря Северянина в двух сборниках очень много таких стихов, слишком

изысканных, слишком экзотических, но их внешняя вычурность овеяна внутренней

простотой, я бы сказал, простодушием. Наш «денди» не лукав: только и того, что

Иванушка причесался по-английски. Может быть, весь смысл его напомаженных

мадригалов укладывается в эти две наивные строчки:

Олазорь незабудками глазок Обнищавшую душу мою.

Северянин в качестве певца любви истекает в сентиментах и превыспреннем

идеализме. И хотел бы быть развратным и циничным, но, едва глянул на женщину -

самая заурядная кокоточка Нелли, Зизи, Лиль, мигом превращаются у него в принцесс

и «грезэрок». Очень храбрый в литературных завоеваниях, он пасует в атмосфере

нежных чувств и робким пажем заплетается в дамских шлейфах.

Есть в Северянине что-то женственное; бессильный в страстях, он очень

выразителен в будуарных аксессуарах, болезненно чуток к красивой обстановке любви.

Цветы, духи, фрукты, шампанское, ликер, изящный лимузин, сиреневый конверт, в

этом он расточителен больше всего. В чувствах же Северянин вял, скромен,

холодноват, истомленно-покорен, не идет дальше вздохов, лицейского сюсюканья,

пошловатых восторгов перед пальчиками и локончиками. И напрасно он шепелявит

свои «хабанеры», страсть не его стихия. Северянин выразителен и певуч в беспред-

метных мечтаниях, в царстве лунных призраков и миражей. Он должен

выдумать себе героиню, сочинить или увидеть во сне (Балькис, принцесса Мимоза,

Инес).

Пристально вглядываясь в Игоря Северянина, я не только перестаю верить в его

футуризм, но даже и в его современность. Его «поззы» современны по обстановке, по

словарю, по психологическому складу. И только. Содержание же этого новаторства то,

что слывет в грамматике под именем «давнопрошедшего». У этого нового поэта

достаточно ветхие настроения. В основе его поэзии идиллия. Северянин не зажжет

солнца, как обещает, и не встревожит мир трубой архангела.

Раскрашивать цветочки, рисовать губки бантиком, играть на окарине, писать

232

мадригалы нездешним принцессам, вот его поэтической круг. Модернизованная

Аркадия с весьма ограниченными горизонтами: гостиная, пляж, финская дача, робкие

пожатия в лимузине, «мой — рой», «грезы - слезы», «мечты - цветы», скромное

наследство Фофанова и - Мирры Лохвицкой, перекроенное по фасону «заумностей» и

«словоновшеств».

И пока нет в нем умысла, пока пенятся эти идиллические песенки молодостью и

живой любовью к миру, до тех пор такая поэзия может привлекать и очаровывать. Но

посягать на вечность с подобной «дачной мебелью» рискованно.

Соразмеряйте силы, господа поэты.

А. Б.

Проф. Р. Ф. Брандт О ЯЗЫКЕ ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА

Игорь Васильевич Шеншин-Лотарев, сам себя называющий Игорем Северянином,

поэт несомненно заслуживающий возбужденное им внимание, хотя величая себе