фильме кинематографа и в романсах вроде «Дышала ночь восторгом сладострастья»,

тот же ресторан Блока с цыганами и «черной розой в бокале золотого как небо Аи»,

только воспринятый не посетителем, а официантом, те же «Шабли во льду,

поджаренная булка и вишен спелых сладостный агат» Кузмина, только

приспособленные ко вкусу менее взыскательного гастронома, те же «ночные чары,

содрогания и крики страсти» Брюсова, только попроще и подешевле. Так поэзия

Северянина препарирует «изыски» символической школы, фабрикуя из них популярное

издание «для всех». (Пора популярить изыски!
– Мороженое из сирени). От души

символизма, его веры и тайны, от его провалов в вечность и мистических восхождений

ad realiora в общедоступном издании ничего не осталось. Зато все измышленное,

мертворожденное и лживое вспухло уродливыми нарывами. Пламенный неофит,

Северянин свято верит в свою «красоту». Обнажая язвы учителей, он не глумится над

ними, но своим преклонением он еще подчеркивает их безобразие. Поэт абсолютно

лишен юмора: в своем упоении дорогими винами и пирожными от Berrin - он наивный

комик. Чтобы почувствовать этот пафос шика

и комфорта, нужно проникнуть в психологию приказчика из Гостиного двора, вдруг

вышедшего в люди. Каким заманчивым кажется мир после душного полумрака за

прилавком: как свежи «все впечатления бытия»: и приятная эластичность резинового

ландолета, и ослепительная скатерть ресторанного столика с «графином кристальной

водки и икрой в фарфоре», и конфекты йclair и boule de neige от Gourmets, и женщины

328

«в саке плюшевом желтом» или «шоколадной жакетке», и «роскошь волнующих

витрин, палитра струн и музыка картин». Весь мир, со всеми его ананасами,

морожеными из сирени и женщинами, пахнущими вервеной, — принадлежит поэту.

Отсюда наивная самовлюбленность и наглая самоуверенность parvenu. Северянин

искренно убежден, что вся Россия избрала его королем поэтов. В годину гибели

Родины он озабочен:

Где состоится перевыбор Поэтов русских короля?

Какое скажет мне спасибо Родная русская земля?

И состоится ли?
– едва ли,

Не до того моей стране.

(Менестрель, «Самопровозглашение»)

Но раз в стране беспорядки и перевыборы состояться не могут, он принужден сам

себя провозгласить королем. Как преломляется переживаемая Россией трагедия в его

психике? Стихи последнего сборника «Менестрель» дают интересный материал.

Гйбель мира для поэта Ведь не так страшна,

Как искусства гибель. Это Ты поймешь одна.

Живя в Эстляндии, автор следит за «контрастными событиями». «Голодные ужасы в

Вене» бросают его «в холод и дрожь». «А то, что у нас на Востоке, - Почти не

подвластно уму», - но «Мы сыты, мы, главное, сыты. — И значит — для веры бодры».

И в громах мировой катастрофы Северянин верен своему «гастрономическому»

вдохновению. Узнав из газет о гражданской войне в России, он поэтически выражается:

Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект.

Арестован Сологуб, умер Андреев, Собинов, Репин; автор жалуется, что в России у

него почти не остается друзей, и сообщает нам, что

В России тысячи знакомых.

Но мало близких.

Наиболее комическое впечатление производит его скорбь по поводу гибели

культуры, в которой виноваты «футуристы-кубо» (Автор забыл, что он сам футурист-

эго!) и их царь Бурлюк (!). Финалу стихотворения мог бы позавидовать Кузьма

Прутков: «Позор стране, в руинах храма - Чинящей пакостный разврат».

В другой поэзе он рассказывает, как ходил в крестьянские избы и спрашивал: «Вы

читали Бальмонта, - Вы и Ваша семья?». Получив отрицательный ответ, он жалеет

«Бальмонта, и себя, и страну» и решает, что «стране такой впору погрузиться в волну».

О том. как рисуется Северянину «культурная жизнь», свидетельствует «Поэза для

беженцев». Русская колония в Эстонии огорчает поэта своими «запросами

желудочными и телесными», и он предлагает ей «давать вечера музыкаль- но-поэзо-

вокальные», ставить «пьесы лояльные, штудировать Гоголя, Некрасова» и