несомненным. Влияние литературного слова сказывается совершенно независимо от

того, осталось это слово или не осталось. Слово выразило новое ощущение или новую

мысль, и бесследно это никогда не проходит. Не пройдет бесследным и все то, что

написал Северянин, певучий затейник и «грезёр».

Евгений Шевченко КОЛОКОЛА ОРАНЖЕВОГО ЧАСА

Можно было бы сказать проще - «вечерний звон». Но, во-первых, это звучало бы

чересчур грустно, а во-вторых, не соответствовало бы стилю предмета, о котором будет

речь. Речь же эта будет об Игоре Северянине и по поводу его недавно вышедших в

юрьевском издательстве Бергмана двух поэм «Колокола собора чувств» и «Роса

оранжевого часа». После романа «Падучая стремнина» это опять поэтическая

автобиография Игоря Северянина в двух томах, разъединенных разными заглавиями,

объединенных единством устремления к ... самому себе. Устремления, оправданного

евангельски. Ибо «возлюби ближнего, как самого себя», дает мерило и критерий

наилучшего...

«Роса оранжевого часа» - поэма детства, а «Колокола собора чувств» - роман из

времен, когда поэт был «пьян вином, стихами и успехом, цветами нежа и пьяня,

встречали женщины» его повсюду.

Роман и поэма Игоря Северянина - не достаточно ли сказать это, чтобы было

понятно, как написаны эти новые произведения? Ибо, если Игорь Северянин

совершенно напрасно признается, что

Родился он, как все, случайно И без предвзятости при том... —

то поэзия, родившаяся от Игоря Северянина, вся в предвзятости словотворчества и

в своеобразности построения, рифмы и ритма. Поэзия эта исключительно

«северянинская», самоценная, отличная от других характерно и разительно. Если

Игорь Северянин как поэт всем известен, то что еще можно добавить к

общеизвестному?

Но три книги автобиографических романов-поэм за последние (и «последние» в

кавычках) времена — это ли не знамение времен мемуаров? Это одно — объективное.

А второе, увы, субъективное, ибо

В соборе чувств моих — прохлада,

Бесстрастье, благость и покой.

Это после недавнего горделивого:

Моя любовь - падучая стремнина,

333

Моя любовь — державная река.

Ретроспективный образ личного прошлого не наступает ли с «Росой оранжевого

часа»? Но поэт идет далее в своих признаниях, и лирической слезой блестит его

строфа:

Но вскоре осень: будет немо...

Пой, ничего не утая:

Ведь эта самая поэма - Песнь лебединая твоя.

Это звучало бы совершенно трагически, если бы «лебединая песнь» относилась к

творчеству поэта, а не к его прощальным чувствам и образам былых его «принцесс».

Но именно этим отошедшим ликам поэт главным образом приносит прощальные:

...фиалки и мимозы,

Алозы, розы и крэмозы,

И воскуряет фимиам.

И это, конечно, печально, но ведь в недавно напечатанном стихотворении поэт

признал, что:

Моя жена всех женщин мне дороже.

А потому не так уже трагична «лебединая песнь»:

В тиши я совершаю мессы,

Печальный, траурный обряд И все они, мои принцессы,

Со мной беззвучно говорят...

Игорь Северянин легкий, воздушный поэт. И поэтому о нем можно так нежно-

шутливо говорить. Но было бы опрометчиво не почувствовать в последних его

произведениях действительно глубоко лирических тонов. На этом месте недавно еще

прозвучали его «Усталые строфы»:

Я так истерзался от горести вечной,

Я так нестерпимо устал,

Я так утомился от пасмурных будней,

От горя и всяких невзгод...

Это не лирическое кокетство. Это действительно усталые строфы. И устать есть от

чего. Все устали. Не спасается от усталости и поэт. Отсюда и его строки, в которых

никто бы не узнал Игоря Северянина, как такового:

Тяжелые часы сомнений,

Под старость страшные часы...

«Оранжевый час», конечно, еще не «старость», но как уйти от со- временья, когда

«издатель хам и жох»:

Искусству предпочел поленья И крыльям грёз — припрыжку блох...