Подмена фальшивой романтики общественной отчужденностью— это подмена

подделки другой подделкой. Любое поколение неоднородно, и в нем есть и здоровое, и

нездоровое начало. Но печально, когда духовно здоровое — бессильно, а нездоровое —

полно сил. Когда я вижу двадцатилетнего молодого человека — умного, доброго,

способного, но зараженного общественной инертностью, а рядом с ним — его

ровесника, завидно искупающего малоталант-ливость деловитостью, полного

сокрушительной пробивной силы и сомнительной энергии, мне хочется воскликнуть:

талантливые добрые люди, не отдавайте гражданственность в руки бездарных

недобрых людей, доведите бездарностей до того, чтобы они, а не вы, были вынуждены

стать общественно пассивными!

Молодые писатели, помните, вы вдохнули в себя новый воздух истории. Но внутри

ваших легких этот воздух перерабатывается. Завтрашний воздух будет таким, каким

будет ваш выдох. Если вы почувствуете, что ничего не можете изменить в воздухе

истории вашим выдохом, писать бессмысленно и надо найти в себе мужество заняться

другим делом. Молодость без надежд на изменение воздуха мира неестественна.

Конечно, есть многие сложности, на которые легко сослаться в оправдание своей

невсемогущести. Издательства наши преступно медлительны, и когда молодые

писатели с пышными чубами приносят свои рукописи в редакции, то получают

авторские экземпляры, уже втайне интересуясь средствами против облысения. И все-

таки в моменты отчаяния помните, что отчаяние — непозволительно. Вспомните

строки Маяковского:

Это время —

трудновато для пера, но скажите вы,

калеки и калекши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней и легше?

11

Когда за душой нет хороших произведений, нечего ссылаться на внешние

трудности. Можно временно помешать что-то напечатать, но невозможно помешать это

написать. За нами — великая история великой страны, наполненная победами и

трагедиями, и литература не имеет права быть менее великой, чем действительность.

1уыть русским писателем всегда было нелегко, и нелегко им быть сейчас. Но у

русского писателя есть одно огромное счастье — нигде так, как в нашей стране, не

любят литературу. Нигде слово «писатель» не было поднято настолько высоко, как в

понимании нашего народа. Чувство нашего счастья должно превосходить с лихвой всю

тяжелую, а иногда и кровавую плату за благородное звание русского писателя.

Хотелось, чтобы лучшие из вас, не впав ни в коммерческую деловитость, ни в

саморазрушительную общественную инертность, заслужили бы слова Пушкина о

поэте: «Никогда не старался он малодушно угождать господствующему вкусу и

требованиям мгновенной моды, никогда не прибегал к шарлатанству, преувеличению

для произведения большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом неблагодарным,

редко замеченным, трудом отделки и отчетливости, никогда не тащился по пятам свой

век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья; он шел своею дорогой один

и независим...» Сказано на все века, пока будет существовать русский язык и русская

словесность. С той поры, когда это было сказано, история преподала много новых

уроков, которыми не только не опровергла, но подтвердила бессмертные уроки русской

классики.

«Человек, рожденный с нежными чувствами, одаренны й сильным воображением,

побужденный любочести-|М, исторгается из среды народный. Восходит на лобное

Место. Все взоры на него стремятся, все ожидают с не-м рпением его произречения.

Его же ожидает плескание рук или посмеяние, горше самой смерти. Как же быть |\

посредственным?» — так определил когда-то Ради-IIH и моральную невозможность

духовной посредственно! i и для любого человека, который хочет именоваться русским

писателем. Другой наш классик — Салтыков-Щедрин— с горечью добавил: «Поэт!

Если из миросо-(ерцания своего ты выжал последние соки, то замечу: медь есть же на

свете миллионы людей, которые не на

19

писали в жизни своей ни строчки, и живут же... отчего же и тебе не последовать их