примеру?»

Итак, по нашей классике посредственность есть непозволительность, отсутствие

миросозерцания должно налагать вето на употребление чернил. Можно возразить: «Не

всем же быть гениями. Есть и честные, скромные труженики пера». По человек,

называющий себя писателем, хотя явно не может писать, уже этим нескромен. Тем

более такой человек нечестен, если он ожидает похвал и наград за эту свою

нескромность, которая иногда ханжески притворяется скромностью. Нельзя требовать

от каждого писателя, чтобы он был гением. Но следует все-таки требовать от каждого

писателя, чтобы он не был посредственностью, хотя в ряде случаев это необратимо

поздно. Посредственность чаще всего происходит от невежества. Оставим в стороне

невежество застенчивое, простодушное, незлобивое, происходящее часто не по

собственной вине. Но не простим невежества самодовольного, торжествующего,

превращающегося в нравственный лилипутизм, озлобленный на всех, кто выше

ростом. Торжествующее невежество порой неплохо мимикризируется, играя в

образованность,— у него всегда наготове хотя бы несколько цитат,— но копни

поглубже зазнавшегося неуча и увидишь, что он никогда по-настоящему ничего не

читал. Есть более опасный подвид невежества — это невежество образованное, глубоко

начитанное, но за этой начитанностью не стоит никакого миросозерцания. А при

отсутствии миросозерцания даже самые энциклопедические знания приводят опять к

тому же невежеству, цинично вооружившемуся внешней культурой. Отсутствие или

размытость миросозерцания — это тоже один из неумолимых признаков

посредственности. Отсутствие миросозерцания— опасная готовность к любым компро-

миссам. Вот что по этому поводу говорил Лесков: «Компромисс я признаю в каком

случае: если мне скажут попросить за кого-нибудь и тот, у кого я буду просить, глупый

человек, то я ему напишу — ваше превосходительство... Но в области мысли — нет и

не может быть компромиссов». Молодого писателя подстерегает множество

компромиссов, и один из первых — это компромисс со словом. Незначительность слов

расправляется даже со значительностью побуждений. «Почему язык хорош?

13

Потому, что это творение, а не сочинение...» — сказал А. Островский, создавший

целый мир на сцене прежде всего благодаря не ситуациям, а именно полнокровном у

языку своих героев. Усредненность языка неизбежно ведет к усредненности чувств,

потому что только сильными словами можно выразить сильные чувства. У настоящего

живого языка два врага — простота, которая хуже воровства, и вычурность,

маскирующая пустоту. «Простота языка не может служить исключительным и

необыкновенным признаком поэзии, но изысканность выражения всегда может

служить верным признаком отсутствия поэзии». Чеховский призыв: «Не зализывай, не

шлифуй, а будь неуклюж и дерзок»,— конечно, могут взять на вооружение любители

расхлобыстанности, готовые превратить литературу в неряшливую распустеху. Но есть

неуклюжесть от безответственности и есть неуклюжесть естественная — от

перегруженности эмоциями и мыслями, как это было, например, у Достоевского.

Достоевский писал не фразами, а замыслом. Вырванные из контекста, его фразы иногда

могут выглядеть неуклюже, но внутри замысла ложатся одна в одну. Если у Некрасова

учиться только неуклюжести его неправильных ударений, отстранив как

второстепенное его талант дерзости замысла, то даже из Некрасова можно сделать

преподавателя небрежности. Учиться у классиков только их недостаткам — занятие

малопочтенное. Лермонтов стал великим не потому, что он написал: «И Терек, прыгая,

как львица, с косматой гривой на хребте...» При помощи грамматических или

зоологических ошибок в литературу не входят. Однако сейчас среди некоторых

молодых литераторов замечается щегольство небрежностью. Попытка заниматься

высшей математикой без знания арифметики смешна. Раскованное гь языка, формы,