— Вот человек — так человек! Герой, настоящий герой! Мы все — пугливые бабенки в сравнении с этим европейцем!

Председатель же Пушечного клуба, пригласив посетителей разойтись, вернулся в каюту Ардана и оставался там до удара пароходного колокола, возвестившего полночь.

И тогда эти два соперника по популярности уже горячо жали друг другу руки, и Мишель Ардан говорил «ты» председателю Пушечного клуба.

На другое утро солнце, по мнению нетерпеливой американской публики, взошло слишком поздно. Говорили, что такая лень непростительна для светила, которому выпала честь освещать столь знаменательный праздник.

Опасаясь излишних нескромных вопросов, которые могли бы быть предложены Мишелю Ардану, Барбикен хотел по возможности ограничить аудиторию небольшим числом сочувствующих лиц, например членами Пушечного клуба. Но оказалось, что легче было бы запрудить Ниагарский водопад, — такое огромное количество публики потребовало допущения на обещанный митинг. Барбикену пришлось отказаться от своего намерения.

Сначала Барбикен предполагал назначить собрание в новом, только что отстроенном здании биржи; но это здание, несмотря на колоссальные его размеры, вряд ли могло вместить даже сотую часть слушателей.

Поэтому выбрали просторный луг вблизи города. Необходимо было устроить какие-нибудь навесы, чтобы предохранить слушателей от жгучих лучей солнца. Материалы для этих навесов — паруса, канаты, реи, запасные мачты — охотно уступили корабли, стоявшие в порту и в течение нескольких часов над выжженной почвой был сооружен колоссальный тент, под тенью которого участники митинга могли укрыться от солнца.

Под этим огромным навесом поместилось 300 тысяч человек. Занявшим первые, лучшие места пришлось в течение многих часов переносить страшную духоту в ожидании француза.

Из этой массы зрителей лишь первая треть могла хорошо видеть оратора и слышать его речь; второй трети было уже плохо видно и совсем не слышно; наконец, последней трети ничего не было ни видно, ни слышно. Но это нисколько не мешало и этой последней трети аплодировать и бурно одобрять оратора, по примеру первых рядов. В обещанную минуту, в три часа дня, появился Мишель Ардан в сопровождении главных членов Пушечного клуба. Он шел под руку с Барбикеном, которому предоставил свою десницу, и с почтенным секретарем с левой стороны. Достойнейший Дж. Т. Мастон сиял ярче полуденного солнца.

Ардан взошел на подмостки. С высоты эстрады глазам его представился целый океан черных шляп — непременных американских цилиндров. Но он совершенно не смутился и не принял торжественной, деланной позы; он чувствовал себя точно дома: был, весел, прост и любезен. На трехсоттысячное «ура», которым встретили его появление на эстраде, он ответил изящным поклоном. Толпа продолжала свои бурные приветствия, но он тотчас движением руки водворил молчание и заговорил на очень правильном английском языке:

— Несмотря на страшную жару, мне придется злоупотребить вашим вниманием, чтобы дать достаточные объяснения относительно моего плана, который, по-видимому, вас заинтересовал. Я не оратор и не ученый, я даже не рассчитывал говорить публично, но мой друг Барбикен мне сказал, что личные мои объяснения доставят вам удовольствие, и вот я решился выступить перед вами. Поэтому выслушайте меня хорошенько. Если не ошибаюсь, меня слушают 600 тысяч ушей… И еще -* простите меня, если я окажусь неважным оратором.

Это вступление запросто, без церемонных манер, очень понравилось слушателям: их удовольствие выразилось в долгом одобрительном гуле.

— Вы можете одобрять, — продолжал Мишель Ардан, — или порицать меня, как вам заблагорассудится. После этого уговора я начинаю. Прежде всего должен вам сказать и прошу вас помнить, что вы имеете дело с профаном, с невеждой, даже с таким невеждой, который не ведает затруднений… Поэтому мне показалось, что сесть в снаряд и отправиться на Луну — дело простое и легкое. Рано или поздно такое путешествие будет сделано. Что же касается экипажа или средств передвижения, то они просто следуют закону прогресса. Человечество начало путешествовать на четвереньках. В один прекрасный день человек умел уже ходить на двух ногах; затем он изобрел тачку, потом телегу, потом коляску, потом фургон, потом дилижанс, потом железную дорогу. И что же? Фургоном, вагоном будущего будет непременно пушечный снаряд. А что такое планеты? Снаряды, простые пушечные ядра, выпущенные в пространство самой природой. Но вернемся к нашему снаряду. Некоторые из вас, быть может, думают, что снаряд колумбиады будет обладать чрезмерной, неслыханной скоростью. Это совершенно не так: небесные светила движутся скорее; даже Земля, в своем так называемом поступательном движении вокруг Солнца, увлекает нас в три раза быстрее. Приведу несколько примеров. Только разрешите мне считать на французские лье, [25] потому что я не привык к вашим американским мерам и боюсь запутаться в своих вычислениях.

Просьба показалась вполне естественной; она не вызвала никаких возражений.

Оратор продолжал:

— Вот, милостивые государи, несколько данных о скорости движения различных планет. Должен признаться, что, несмотря на свое невежество, я знаю очень точно эти маленькие астрономические подробности; но через две минуты вы все будете такие же ученые, как и я. Нептун пробегает 5 000 лье в час; Уран — 7 000; Сатурн — 8 858; Юпитер — 11 675; Марс — 22 000; Земля — 27 500; Венера — 32 190; Меркурий — 52 500. Некоторые кометы — в перигелии, то есть когда они на своем пути ближе всего к Солнцу, — пробегают 1 миллион 400 тысяч лье в час. В сравнении с ними мы — просто праздношатающиеся тихоходы. Скорость нашего снаряда будет только в первый час 11 000 метров, а затем сделается все меньше и меньше. Скажите же, — я вас спрашиваю, — из-за чего же тут приходить в восторг или волноваться? Разве не очевидно, что не нынче-завтра, при помощи света или электричества, люди осуществят скорость еще более значительную?