— Однако, — заметил один из членов собрания, — существуют сильные возражения против обитаемости миров. Во всяком случае, необходимо признать, что для большинства планет условия жизни, то есть условия существования организованных, одушевленных и мыслящих, подобно людям, существ, весьма значительно разнятся от соответствующих условий на Земле. Поэтому, ограничиваясь даже одними планетами, можно сказать, что на планетах, очень далеких от Солнца, живые существа должны мерзнуть и даже замерзнуть, а на других всегда такая жара, что существа, подобные людям, не в состоянии ее выносить: на таких близких к Солнцу планетах они должны изжариться.

— Сожалею, что не имею удовольствия знать лично моего уважаемого оппонента, — ответил Мишель Ардан, — тем не менее попытаюсь ему ответить. Его возражение, конечно, очень серьезно, но мне кажется, что можно с успехом опровергнуть следствия, которые он из него делает. Прежде всего: если на дальних, холодных, мерзлых планетах внутренняя теплота будет выделяться обильнее, чем на Земле, то температура на их поверхности окажется достаточной для существ, организованных наподобие земных; точно так же высокая температура ближних к Солнцу планет может умеряться меньшим выделением собственного тепла планеты. Разумеется, и после этого условия жизни на различных планетах останутся весьма различными, но разве естественные науки не доказывают нам приспособляемость земных существ к самым различным условиям жизни? Разве рыбы не дышат в среде, безусловно пагубной для других животных? Разве амфибии не приспособляются к двум совершенно различным группам жизненных условий — в воздухе и в воде, — и разве легко объяснить, почему создалась такая двойственность их жизни? Разве некоторые морские животные не держатся в очень глубоких слоях воды и не выдерживают давления в 50 и 60 атмосфер, которые сразу сплющили бы остальных обитателей Земли? Разве некоторые водные обитатели и другие низшие животные не показывают, в каких широких пределах может колебаться температура обитаемой среды? Некоторые из этих животных встречаются в источниках горячей воды; другие свободно размножаются в ледяных пустынях полярных океанов! Ввиду этих примеров нужно признать за природой такое разнообразие в условиях жизни и деятельности, которое доходит почти до всемогущества! Теперь — с точки зрения химии. Разве не доказано совершенно бесспорно присутствие следов углерода в аэролитах, то есть в телах, которые зарождались не на Земле? Разве этот углерод не представляет собою остатков тел «организованных», то есть способных к жизни, обладающих различными органами, которые разделяют между собой труд приспособления организмов к условиям среды, то есть «труд» жизни? Но я не химик, не естественник и не физик и потому в конце концов своему уважаемому противнику отвечу так: я не знаю законов природы, не знаю также, обитаемы ли другие миры, кроме Земли. Потому-то я и хочу полететь на Луну, чтобы собственными глазами посмотреть, обитаема она или нет.

Быть может, у противника Мишеля Ардана нашлись бы новые возражения и он рискнул бы вступить в новый спор, но ему немыслимо было высказаться: собрание встретило последнюю фразу Ардана с исступленным восторгом. Долго не смолкали шумные приветствия в самых отдаленных рядах; долго сам Мишель Ардан не мог продолжать свою победоносную речь.

— Вы отлично понимаете, мои доблестные друзья, — заговорил снова оратор, — что я только слегка коснулся этого вопроса: я приехал сюда не для того, чтобы читать публичные лекции или защищать ученые диссертации, тем более, что я совсем не ученый. Есть еще целый ряд доводов в пользу обитаемости миров. Я их оставлю в стороне, но позвольте мне остановиться лишь на одном. Людям, которые утверждают, что планеты необитаемы, нужно ответить так: «Быть может, вы были бы правы, если бы доказали, что Земля есть наилучший из миров, а этого нельзя доказать». У Земли всего один спутник, а у Юпитера, Урана, Сатурна и Нептуна — их по нескольку; это доставляет этим планетам некоторые удобства, которых недостает Земле. Но что особенно неудобно на Земле — это наклон ее оси к орбите. Отсюда происходит неравенство дней и ночей и досадное разнообразие времен года. На нашем злосчастном шаре мы зимой мерзнем от холода, летом жаримся под солнечными лучами, изнываем от духоты. Земля — специальная планета насморков, воспалений и всякой простуды! То ли дело на Юпитере, например, ось которого почти перпендикулярна к плоскости его орбиты! Там для одного и того же места планеты нет скачков тепла и холода. Температура меняется,, только по поясам. Там около экватора пояс постоянного лета; есть пояса осени или весны и пояса вечной зимы — около полюсов. Каждый житель Юпитера может выбрать климат, который ему нравится, и всю свою жизнь не бояться перемен погоды или, по крайней мере, температуры. Вы, конечно, согласитесь, что это большое преимущество Юпитера по сравнению с Землей, не говоря уже о его длинных годах: каждый из них продолжается 12 земных лет! Для меня вполне очевидно, что при таких изумительно благоприятных условиях жизни обитатели этого более счастливого «мира» не только дольше живут, но должны быть существами более развитыми, чем мы, земные люди. Ученые там непременно более учены, артисты более талантливы; хорошие люди там еще лучше наших, и даже плохие, злые на Юпитере менее плохи, менее злы, чем на Земле. И, увы, только подумать, чего не хватает нашей Земле, чтобы дойти до такого совершенства! Пустяка! Только оси вращения, менее наклоненной к плоскости орбиты.

— Ну, так что же! — внезапно раздался неистовый голос. — Соединим усилия, изобретем машины и выпрямим земную ось!

Гром рукоплесканий раздался в ответ на это предложение, которое могло притти в голову одному лишь Дж. Т. Мастону. У него всегда была склонность к инженерному искусству, и при его пылком воображении ему ничего не стоило хватить через край. Надо, однако, признаться, что не он один оказался таким «сверх-инженером». Многие совершенно простодушно одобрили его «гениальную мысль». И, разумеется, будь у американцев точка опоры, которой требовал в древности Архимед, они немедленно принялись бы за изготовление рычага, чтобы повернуть Землю или, по крайней мере, отклонить ее ось.

Как бы то ни было, но «практичное предложение» Мастона имело и большой «практический» успех — добрых четверть часа продолжался перерыв в прениях. Но и после этого митинга долго еще говорили в Соединенных штатах о предложении достойнейшего пожизненного секретаря Пушечного клуба. [27]

Казалось бы, этим инцидентом должен был закончиться митинг. В самом деле, трудно было бы придумать более характерный конец, более хлесткое заключение к отчаянно смелым теориям Мишеля Ардана.

Однако, когда шум, наконец, улегся, послышались следующие слова, произнесенные сильным и суровым голосом:

— Теперь, после того как оратор уделил так много времени области фантазии, не согласится ли он вернуться к вопросу этого собрания? Нельзя ли поменьше вдаваться в теории и прямо перейти к обсуждению практической стороны путешествия, которое он намеревается совершить?

Взгляды первых рядов обратились на человека, решившегося выступить с таким заявлением. Это был истый американец — худощавый, сухой, с энергичным лицом, с бородой, подбритой с боков и особенно густой под подбородком.

Пользуясь различными перерывами и движениями в собрании, он мало-помалу пробрался к первому ряду слушателей. Скрестив гордо руки, он направил сверкающий и смелый взгляд на героя митинга. Высказавшись, он умолк и неуклонно продолжал мерить Ардана взглядом. Повидимому, его нисколько не смущали ни тысячи обратившихся на него взоров, ни ропот порицания, которым собрание встретило его слова. Не получив ответа на свое заявление, он снова его повторил теми же словами, тем же суровым голосом, и лишь добавил:

— Мы собрались здесь, чтобы говорить о Луне, а не о Земле.

— Милостивый государь, вы совершенно правы! — ответил Ардан. — Прения уклонились в сторону. Вернемся к Луне.

— Милостивый государь, — продолжал незнакомец, — вы утверждаете, что спутник Земли обитаем. Пусть так. Но если жители Луны существуют, то они живут не дыша, так как, — я прошу вас прежде всего принять это во внимание, — на поверхности Луны нет ни единой частицы воздуха.

Мишель Ардан встряхнул своей львиной гривой. Он сразу почуял, что имеет дело с сильным противником, который не пропустит ни одного спорного пункта. Он смерил незнакомца твердым взглядом и сказал: