— Странное?

— Просто... Я едва помню, что находился в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о... чём-то.

Моё сердце бьётся учащенней, дышать тяжело. Он помнит. Вроде как. Что это означает? Что я должна сказать? Как бы меня ни волновал ответ, я не готова к этому разговору. Мне нужно больше времени.

— О чём?

Ему неуютно.

— Я говорил что-нибудь странное о... нашей дружбе?

Вот оно.

— Или моей девушке?

Вот оно. Я окидываю его долгим взглядом. Тёмные круги под глазами. Немытые волосы. Понурые плечи. Он так несчастлив, так не похож на себя. Я не преумножу его страдания, как бы ужасно мне не хотелось знать правду. Я не могу спросить. Даже если я ему нравлюсь, он не в состоянии начать новые отношения. Или согласиться на разрыв со старыми. А если я ему не нравлюсь, то, вероятно, я потеряю его дружбу. Всё так странно.

Прямо сейчас Сент-Клер нуждается в дружбе.

Я сохраняю лицо безучастным, но искренним.

— Нет. Мы говорили о твоей маме. И всё.

Это правильный ответ. У Сент-Клера словно камень с души упал. 

В кондитерской толстые доски из скрипучей древесины и люстры, усыпанные звенящими рядами тёмно-жёлтых кристалликов. Они сияют, как капельки мёда. Женщины за прилавком кладут необычные пирожные в коричнево-белые полосатые коробки и перевязывают каждый пакет бирюзовой лентой и серебряным колокольчиком. Очередь немаленькая, но все терпеливо ждут, наслаждаются обстановкой.

Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Одно — в виде дерева из макарон [32] , круглых печений с хрупкой корочкой, точно яичная скорлупа, с такой тающей, насыщенной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Другой — в виде композиции миниатюрных пирожных (гато), глазированных миндалём и спрессованных обсахаренными анютиными глазками.

Наш разговор возвращается к Сент-Клеру. Он — всё, о чём мы вообще говорим.

— Я просто боюсь, что его отчислят, — говорю я, приподнявшись на цыпочках. Пытаюсь рассмотреть витрину перед очередью, но мужчина в светлой полоске и неусидчивым щенком на руках загораживает обзор. В магазине несколько собак, что привычно для Парижа.

Мер качает головой. Её кудряшки пружинят, выглядывая из-под края вязаной шапочки. В отличие от Сент-Клера, её шапка глянцево-синяя и очень респектабельная.

Мне больше нравится Сент-Клеровская.

— Ничего с ним не сделают, — отвечает она. — Джоша ведь не отчислили, хотя он пропускает занятия намного дольше. Директор никогда не отчислит ученика, мать которого... ты знаешь.

Дела у неё не особо хороши. Рак шейки матки. Стадия 2Б. Запущенная.

Слова, которые я никогда бы не захотела услышать в отношении к любимому человеку: внешняя радиационная терапия, химиотерапия — стали теперь ежедневной частью жизни Сент-Клера. Сьюзен, его мать, начала лечение спустя неделю после Хэллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и возит её пять дней в неделю на радиационную терапию и один раз на химио.

Сент-Клер здесь.

Я хочу придушить его отца. Его родители живут отдельно много лет, но отец не позволил матери получить развод. И он содержит любовниц в Париже и в Лондоне, пока Сьюзен одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец навещает её, остаётся на пару ночей. Утверждает господство или как это обозвать, чтобы сохранить контроль. И затем снова уезжает.

И вот теперь он ухаживает за ней, в то время как Сент-Клер страдает на расстоянии в шесть тысяч миль. От всего происходящего мне так дурно, что я едва могу думать об этом. Очевидно, что Сент-Клер сам не свой последние несколько недель. Он забил на школу, и его оценки упали. Он больше не приходит завтракать в кафетерий, а каждый ужин проводит с Элли. Не считая занятий и обеда, где он сидит подле меня будто холодный камень, единственное время, когда я его вижу, — это утро, когда я бужу его в школу.

Мы с Мередит установили очерёдность. Если не постучим ему в дверь, он вообще не выйдет.

Дверь кондитерской открывается, и в помещение врывается холодный ветер. Люстра колеблется как желатин.

— Я чувствую себя такой беспомощной, — говорю я. — Мне жаль, что я не могу ничего сделать.

Мер дрожит и потирает ладони. Сегодня у неё кольца из прекрасного стекла. Они похожи на сахарную вату.

— Я знаю. Я тоже. И я всё ещё не могу поверить, что его папа не разрешил ему прилететь на День благодарения.

— Он не разрешил? — Я потрясена. — Когда это было?

И почему Мер знает об этом, а я — нет?

— Его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал мне, что директриса позвонила: её обеспокоило его состояние — и вместо того, чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клер не сможет никуда полететь, пока снова не начнёт вести себя «благоразумно».

— Но он никак не сможет сосредоточиться на чём-либо, пока не увидит её! И она нуждается в нём, она нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!

— Это так типично для его отца: использовать подобную ситуацию против него.

Меня снова начинает снедать любопытство.

— Ты когда-нибудь его видела? Его отца?

Я знаю, что он живёт около США, но никогда его не видела. И Сент-Клер, конечно, не хранит его изображение в рамочке.

— Да, — осторожно говорит она. — Видела.

— И?

— Он был... милым.

— МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот мужчина — монстр!

— Я знаю, знаю, но у него... безупречные манеры. Он много улыбается. Такой солидный. — Она внезапно меняет тему: — Думаешь, Джош оказывает плохое влияние на Сент-Клера?