— Будь тряпкой. Забей на жизнь. Наслаждайся своим несчастным днём в постели. — Иду к двери. — Возможно, ты не такой, как я себе представляла.

— А каким ты меня представляла? — раздаётся язвительный ответ.

— Парнем, который встаёт с кровати, даже когда всё плохо. Парнем, который позвонит своей матери, чтобы поздравить с праздником, а не станет от неё бегать, потому что боится ответа. Парнем, который не позволит отцу-придурку победить. Но, видимо, я ошиблась. Здесь… — я обвожу рукой его комнату, хоть он и лежит ко мне спиной; он совсем не двигается, — … тебе, должно быть, очень уютно. Удачи. Счастливых каникул. Я ухожу.

Стоит дверь затвориться, как я слышу:

— Постой…

Сент-Клер резко распахивает дверь. Глаза заплыли, руки ослабли…

— Я не знаю, что сказать, — говорит он наконец.

— Так ничего не говори. Прими душ, надень тёплую одежду и иди ко мне. Я буду в своей комнате.

Я впускаю его через двадцать минут и замечаю, что у него влажные волосы. Он искупался.

— Проходи. — Я усаживаю его на полу перед кроватью, беру полотенце и вытираю его тёмные волосы. — Ты простудишься.

— Это миф, не знала?

Но он не останавливает меня. После минуты или двух, он слабо вздыхает, словно от облегчения. Я продолжаю медленно, систематически вытирать.

— Куда пойдём? — спрашивает он, когда я заканчиваю. Его волосы все ещё влажные, несколько локонов вьются.

— У тебя прекрасные волосы, — говорю я, сопротивляясь порыву зарыться в них пальцами.

Он фыркает.

— Я серьёзно. Уверена, тебя постоянно об этом говорят, но у тебя хороший волос.

Я не вижу лица Сент-Клера, но его голос становится тихим:

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — любезно отвечаю я. — И я не знаю, куда мы пойдём. Я просто хотела выбраться... в общем, решим на месте.

— Что? — удивляется он. — Никакого плана? Ни расписанного по минутам маршрута?

Бью его полотенцем по затылку.

— Осторожней со словами, а то ещё придумаю.

— Боже, нет. Что угодно кроме этого.

Я думала, он серьёзно, пока он не оборачивается с полусмешкой на лице. Я снова его бью, но, по-честному, я так рада этой полуусмешке, что готова заплакать. Это лучшее, что я видела за несколько недель.

Сосредоточься, Анна.

— Обувь. Мне нужна обувь.

Обуваю кроссовки, беру зимнее пальто, шляпу и перчатки.

— Где твоя шапка?

Он щурится на меня.

— Мер? Это ты? Я не могу выйти без шарфа? Там холодно, мама?

— Ладно, замерзай до смерти. Посмотрим, побеспокоюсь ли я.

Но он вытаскивает свою вязаную шерстяную шапочку из кармана пальто и натягивает на голову. На этот раз его улыбка широка и ослепительна, и она застаёт меня врасплох. Сердце останавливается.

Я пялюсь, пока он не перестаёт улыбаться. На его лице недоуменный взгляд.

На этот раз это я выдавливаю из себя лишь тихое:

— Поехали! 

— Вот оно! Вот мой план.

Сент-Клер следует глазами за моим взглядом к крупному куполу. Фиолетово-серое небо, то небо, что Париж видит каждый день с начала падения температуры, смягчает его мощь, лишая золотистого сияния, но мой интерес к этому зданию не уменьшается.

— Пантеон? — осторожно спрашивает Сент-Клер.

— Знаешь, я уже здесь три месяца, и до сих пор без понятия, что это.

Прыгаю на зебру, ведущую к гигантскому зданию.

Сент-Клер пожимает плечами.

— Это пантеон.

Останавливаюсь пристрелить его взглядом, и он толкает меня вперёд, чтобы я не стала жертвой синего туристического автобуса.

— О, точно. Пантеон. И как я сама не догадалась?

Сент-Клер глядит на меня уголком глаз и улыбается.

— Пантеон означает, что это место для могил известных персон — людей, важных для страны.

— И всё?

Я как бы разочарована. В этом месте должны были, по крайней мере, короновать несколько королей или что-то в этом роде.

Он поднимает бровь.

— Я хочу сказать, что памятники и могилы можно найти по всему городу. Что особенного именно в этом здании?

Мы поднимаемся по ступеням, и полная высота приближающихся колон ошеломляет. Я никогда не подходила так близко.

— Не знаю. Ничего, наверное. Немного второсортно, так или иначе.

— Второсортно? Ты, должно быть, шутишь.