Эти слова не принесли мне желаемой ясности. Однако спрашивать ещё у кого-либо я не решилась, даже у Артура. Несмотря на то что мы с братом были близнецами, задушевных бесед меж нами не велось, мы были как с разных планет. Я - ночь, Арчи - день. Он всегда был далеко, летел на своей волне, и невинная мальчишеская радость рассекала волны рядом.

Со временем этот случай подзабылся, тем более что вскоре мы уехали с Пороховой и стали жить совсем в другом месте. Но спустя некоторое время - год, два, точно не помню, меня остановила на улице незнакомая женщина в чёрных одеждах, которые веяли по ветру как длинные перья какой-то фантастической вороны, и начала что-то невнятно блажить мне в лицо. В её горле свистела и клокотала ненависть, заливавшая разъедающей пеной смысл слов. Поэтому я не сразу поняла, что это мать одного из неудачников, ходивших с отцом в Зону и не вернувшегося оттуда. Седая и растрёпанная, эта женщина называла отца Стервятником, обвиняла его в гибели сына и других сталкеров, а в отношении меня снова прозвучало "отродье Зоны". На этот раз я не растерялась. Я вцепилась в незнакомку как клещ, вывернула ей руку и потребовала объяснений.

Полубезумная старуха забормотала про какой-то Золотой шар, покоящийся в глубине Зоны и исполняющий желания каждого, кто до него доберётся. Что я-де не настоящая, пустышка, кукла, набитая примитивными фантазиями моего отца. Что той девочки, какой я когда-то была, давно не существует, она умерла в тот день, когда Стервятник добрался до Шара.

Обескураженная услышанным, я выпустила ведьму, и она стала пятиться от меня, а потом всё тем же свистящим от ярости голосом велела передать отцу, что если он ещё раз вернётся из Зоны один, его пристрелят, как бешеную собаку. Потом она плюнула мне под ноги, повернулась и побрела прочь. Я стояла и смотрела ей вслед. Улица была пустынна, медное солнце мёртво стояло в зените. Знойный воздух дрожал как в лихорадке, чёрные одежды трепетали, словно жили своей собственной жизнью, стремясь оторваться и взлететь к небу, а у меня перед глазами проплывали рваные клочья тёмной паутины.

Вернувшись домой и застав отца на кухне, я коротко передала ему предупреждение. Отец окинул меня хмурым взглядом, достал из навесного шкафчика бутылку, наполнил стакан на три четверти и залпом осушил его.

– Не слушай никого, детка, - тускло улыбнулся он, выдохнув в сторону.
– Всё это враньё. Я никого силком в Зону не тяну. Сами напрашиваются. А дальше - как повезёт. Зона, она удачливых любит, кому-то везёт, кому-то нет.

– А Золотой Шар?
– спросила я.

– А что Золотой Шар?

Ему явно не понравился мой вопрос.

– Правда ли - ты там, у Шара, пожелал чего-то... для меня?

Отец досадливо ругнулся в угол и схватился за бутылку. Я отобрала у него выпивку.

– Хватит тебе. Ты лучше на вопрос отвечай.

– Ну, не то чтобы так уж прямо... но можно сказать и так... ну, попросил, для тебя и Арчи, - наконец сказал он, косясь на бутылку.
– А плохо вышло, что ли? Ты посмотри на брата, на себя в зеркало глянь - какая пава получилась! Да мужики уже сейчас штабелями тебе под ноги складываются. А то ли ещё будет!

– Может, я хотела бы остаться собой, - сказала я.
– Я тебе не нравилась?

– Да причём здесь "нравилась - не нравилась"! Для женщины главное что?
– тут папаша остановился. По его сведённым бровям и напряжённым морщинам на лбу было видно, как он старательно собирает мысли в кучку. Наконец, он изрёк: - Для женщины главное - фигура. Ноги там, руки... и всё остальное... Чтоб не доска какая-нибудь была, чтоб сердце радовалось на неё глядючи. Ну и лицо - само собой, волосы чтоб шикарные были...

– Ты только про ноги и волосы думал - там, у Золотого Шара? А я сама? А... душа? Кто теперь я? Ты про это думал - ну хоть что-нибудь, хоть самую малость?

– Душа?
– переспросил папаша.
– Какая душа? Ах, душа... Да ну, пустое это всё. Выдумки очкариков и старых дев, пописывающих стишки. Если баба уродина, какое кому дело до её души? А ежели красотка, то будет нравиться любая - хоть с душой, хоть без души.

Вот такие представления были у папочки об идеальном куске мяса. И с этими пещерными фантазиями он припёрся к Золотому Шару...

Мне стало зябко.

– И ум - тоже пустое. Бабе без ума ещё и лучше, правда?
– сказала я, чувствуя, как сами по себе кривятся губы.
– Чтоб сердце радовалось, на неё глядючи.

Папаша всё-таки ухватил бутылку, торопливо налил и махнул ещё стакан.

– Да не сверкай ты на меня своими глазищами!
– сердито воскликнул он, и в подтверждение своих слов хотел было грохнуть по столу кулаком, но передумал и мягко опустил руку на стол.
– Мала ещё, ничего о жизни не знаешь! Этот мир уж так устроен - или ты их, или они тебя! Нет никакой души - есть только сила. А сила бабы - в её си...
– отец поперхнулся, закашлялся, потом продолжил: - Сила бабы в её силе, и точка. Подрастёшь и ещё скажешь старику своему спасибо... если будет кому... папка-то ведь не вечный...
– его голос задрожал, мутная слеза выкатилась из-под набрякшего века.

Всё, поплыл папаша.

Потом он по обыкновению начал мусолить, как он нас с Артурчиком любит и как только ради нас шляется в Зону. Завёл шарманку. Особенно раздражала тема про маленькую крошку, его милую дочурку. Знал бы он. Иногда так и подмывало раскрыть ему глаза.

Не знаю, что меня тогда удерживало. Наверное, мысль о том, что словами всё равно ничего не изменить.

А одной жаркой влажной ночью я внезапно проснулась от каких-то звуков - сначала во дворе, потом внизу, в холле. Я встала, подошла к окну, отвела в сторону портьеру, но вместо рассветного свечения увидела только глухой мрак. Что-то у отца пошло не так, обычно он возвращался ранним утром, когда уже начинало потихоньку светать.