Накинув халат, я спустилась. Внизу отец склонился над каким-то свёртком, лежащим на полу. Что-то большое и длинное было завёрнуто в грязный брезент, покрытый тёмными пятнами. Я подошла поближе, и вдруг свёрток издал стон, полный такой смертной муки, что по спине будто скользнули холодные змеи. Сделав ещё несколько шагов вперёд, я увидела руку, выпростанную из-под брезента, багрово-синюю, перекрученную невозможной судорогой...

– Кто это?
– прошептала я непослушными, внезапно онемевшими губами.

– Красавчик Диксон, - хрипло ответил отец и, кряхтя, разогнулся.
– Вот только он больше не красавчик.

Диксон! Он нравился мне. Конечно, никаким красавчиком он не был, просто его большие телячьи небесно-голубые глаза и буйные соломенные кудри до плеч служили вечным источником насмешек для сталкеров. Диксон не обижался. Характер у него был лёгкий, смешливый, а сталкерство и походы в Зону он, по-моему, воспринимал как увлекательную игру. Детство ушло - скауты остались. И вот, похоже, для Диксона игра закончилась.

Я опустилась на корточки и отвела брезент в сторону. Увиденное заставило меня стремительно отвернуться.

– Зачем же ты приволок его сюда?
– сквозь стиснутые зубы сказала я отцу.
– Его в больницу надо, к Каттерфилду вези его!

– Нельзя к Мяснику сейчас, никак нельзя! Хвост за мной был, еле оторвался. Рядом где-то караулят. Если сейчас на улицу выеду - точно заметут. Утром, всё утром.

– Да не доживёт он до утра! Вызывай Мясника сюда!

– Да ты хоть знаешь, сколько он запросит?
– возмутился отец, и его испачканная лысина покраснела.
– Вовек не расплатимся!
– он посмотрел на брезентовый свёрток, лежавший у его ног, и поспешно отвёл взгляд быстрым и каким-то вороватым движением.
– А Диксон сам виноват!

Я смотрела снизу вверх на это уродливое морщинистое лицо кирпичного цвета, в эти бегающие глазки, затуманенные жадностью и страхом, и внезапно поняла, что всё, что мне рассказывали про этого человека - чистая правда. Мой отец - убийца. Убийца не по стечению обстоятельств, а по мелкой своей сути. Если б не было Зоны, он всё равно нашёл бы, где развернуться. Подставлял бы других, шёл по головам. На тонущем корабле расшвыривал бы в стороны женщин и детей. На войне стрелял бы в спину своим товарищам. И мама, её падение с лестницы, как всё было на самом деле?

Я распрямилась, и слово само вырвалось из глубин груди.

– Стервятник.
– Потом развернулась и стремительно взбежала по лестнице с единственной мыслью - отдалиться как можно быстрее от этого места, чтоб забыть о существовании Хармонта на веки вечные.

– Стервятник! Стервятник! Стервятник!
– в каком-то исступлении повторяла я, швыряя в раскрытый чемодан скомканные вещи. Зачем-то сорвала с вешалки праздничное с блёстками платье, подаренное к Рождеству, и тоже попыталась запихнуть его в чемодан.
– Проклятый городишко! К чёрту! К дьяволу! На край света! Уеду сейчас же! Пешком уйду!

Ведь есть на свете другие места, где о Зоне вспоминают только когда в теленовостях промелькнёт сюжет про Институт, и очередной доблестный учёный, наряженный в скафандр, заверит боязливую мировую общественность, что наука на страже, наука не стоит не месте, наука бдит... Есть же, есть где-то Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио... есть Россия, в конце концов, где по улицам бродят бурые медведи... какое счастье - всего-навсего дикие звери, а не ваши давно почившие родственники, только что вылезшие из-под земли!

… Странные разговоры приезжих, книги, написанные за тысячи километров отсюда, щемящая музыка из радиоприёмника, фильмы про что-то неизведанное… Иногда мне казалось, что я вижу по ошибке залетевшие в Хармонт искорки другой жизни - лёгкой и сладкой, или трудной и горькой, не имело значения. Земля, вода и воздух, что породили эту другую жизнь, состояли из таких частиц, которые в Хармонте давно вымерли…

И тут снизу опять донёсся протяжный стон.

Я выронила ворох тряпья из рук и с размаху села на кровать. Отчего-то вдруг вспомнилось, как на прошлой неделе Диксон, улыбаясь во весь рот, принёс мне букет лилий, а я выкинула цветы за ограду. "Не люблю лилий. Душные!" - сказала я тогда. Диксон ненадолго загрустил, но вскоре опять развеселился и пообещал мне нарвать цветов в Зоне. "Там есть такие, шикарные, но совсем не пахнут", - произнёс Диксон, и искреннее недоумение светилось в его голубых глазах, как будто шикарные цветы его обманули - всем своим видом обещали райский аромат, а оказались совсем без запаха...

А теперь - только скрюченная рука, деревянно лежащая на плиточном полу нашей прихожей и что-то невозможное, непохожее на человека, укрытое от остального мира старым брезентом...

Я посидела ещё немного, потом смахнула чемодан на пол так, что он перевернулся, и из него всё вывалилось, вышла из комнаты, хлопнув дверью, и опять спустилась вниз. Отец, нахохлившись, сидел на скамейке в холле, в руках он держал флягу. При звуке моих шагов он поднял голову и вскочил с места.

– Дина, деточка, - захныкал он, прижимая большие морщинистые лапы к груди.
– Нельзя ведь сейчас в клинику-то, никак нельзя... Посадят ведь старика, как пить дать посадят... обыск в доме будет... а у меня хабар... много хабара, на полтораста кусков... машину новую тебе хотел... крышу крыть...