Перед Новым годом неожиданно потеплело. Несколько дней шли дожди, съели весь снег. Потом выглянуло солнце, и в лужах на асфальте отражалось ясное голубое небо. Просыхали подтеки на стенах домов, из-под снега на газонах обнажилась еще зеленая трава.

Вернувшись из ночной смены, Аня прилегла было, но сон не шел к ней: жалко было спать в такой день. Она принялась наряжать Нину. Достала из сундука новый, яркооранжевый плюшевый капюшон, натянула дочери на толстые ножки связанные бабушкой белые шерстяные чулки. Елена Митрофановна, ревниво поглядывая на внучку, поправляла ей волосы на лбу, повязывала на шейку носовой платок: «А то заплюет все чисто, у девки режутся зубы, беда».

Аня уже вышла с Ниной на крыльцо, когда Гешка, рубивший дрова, крикнул ей:

— Нюсь, чем без дела ходить, обменяла бы книги в библиотеке!

— Тащи! — весело ответила Аня.

Он бросился в дом и через минуту выскочил с сеткой, битком набитой толстыми, как кирпичи, книгами.

— На тебя же не угодишь! — с улыбкой глядя на брата, сказала Аня.

— Спроси «Жизнь во мгле». Ребята хвалили. А не будет, тогда бери «Искатели».

Гешка стоял перед Аней лохматый, раскрасневшийся, с темным пушком над верхней губой. «Вот тебе и младший брат! — ласково подумала она. — Я ведь не читала ни той, ни другой книги».

— Ладно, — сказала Аня. — Ниночка, сделай дяде ручкой.

Аня шла с дочерью на руках по чисто выметенной улице, пригретая тихим солнцем. Люди, идущие навстречу, почти все улыбались. Вдруг Аня увидела Ивана Рябченко. Он шел без пальто, в синем бостоновом костюме и желтых туфлях, в белой рубашке. Красиво выделялась его загорелая шея. Иван, как и все сегодня, улыбался.

«Послезавтра первое января. Только у нас в Каховке может быть такое!» — подумала Аня и ждала, когда поровняется с ней Иван, чтобы сказать ему это. Но, видимо, и он заметил ее. Перестав улыбаться, он как бы ненароком перешел на другую сторону. Аня сразу правильно поняла его движение и очень рассердилась. Солнце словно померкло в этот ясный, безоблачный день.

Аня знала, что Рябченко и его приятель поступили на завод железобетонных изделий и как будто пока не собирались трогаться с места. Многие в Каховке осуждали хлопцев, вернувшихся назад с Ангары, и все сходились на том, что нечего было мотаться туда-сюда. «Ага, боишься меня? — захотелось Ане сказать вслед Ивану. — Ага, стыдно?» Но что-то удержало ее, она покраснела, ускорила шаг.

— Нинка, а ну прекрати пускать пузыри! — строго сказала она дочери.

Однажды Гешка явился вечером домой из техникума, распираемый какой-то важной новостью. Он бросил на сундук связанные тонким ремешком потертые учебники и принялся ходить около Андрея.

— Ну, чего там у тебя? — степенно спросил его Андрей.

— Николай Севастьянов получил письмо от Оружейникова! — солидно сообщил Гешка и обвел всех торжествующим взглядом, словно лично ему было адресовано это письмо. — Нахваливает Ангару: мол, красивее реки не видал. На Ивана Рябченко и Костю Минаева очень сердит. Никогда, пишет, не ожидал, что они так поступят. А в конце просил передать всем, всем, всем, у кого есть совесть, пусть приезжают.

Андрей как будто с укоризной взглянул на Гешку, встал и неторопливо направился к двери. Проскрипели шаги по кирпичной дорожке, взвизгнула калитка. Аня застыла с иголкой в руках. Гешка сидел очень довольный собой. Елена Митрофановна, пожав плечами, ушла на кухню.

Андрей все не возвращался, и Аня выбежала на крыльцо. Спокойно садился на землю снежок. Ане не было холодно с непокрытой головой. Она терпеливо ждала Андрея. Он пришел и, смахнув с крыльца сухой снег, сел рядом.

— Где был так долго? — спросила Аня.

— Гулял.

Он обнял Аню за плечи и неожиданно спросил:

— Поедем?

Она ответила, поняв все:

— Поедем.

— А устроимся там, я вернусь и заберу мать, — сказал Андрей. — Вспомни, как она артачилась, не хотела продавать свою хату-развалюшку. Что поделаешь? Старый человек. Ее надо тоже понять... Гешка пока с ней. Останется не одна.

Больше всего Елена Митрофановна рассердилась на Андрея. С Аней она еще кое-как говорила, а на него не хотела даже смотреть. Она постоянно ходила заплаканная, с красными веками, и злые слезы безостановочно бежали по серым щекам. С Ниночкой она почему-то стала обращаться грубо, почти швыряла ее в подушки, когда собиралась кормить кашей, а натягивая тугие чулки, готова была, казалось, оторвать внучке ноги. Гешка ходил торжественный и старался не оставлять надолго Андрея, тяжело переживавшего ссору с матерью. Помогая укладываться, Гешка суетился больше всех, бегал за папиросами для Андрея, гладил ему брюки, не отказывался и нянчить Нину, когда всем было некогда.

Ранним утром, нагрузившись чемоданами и тюками, вся семья отправилась к остановке автобуса, который должен был доставить молодых к поезду в Херсон. Аню била дрожь, она оглядывалась по сторонам, запоминая на всю жизнь и желтые листья, кое-где оставшиеся на деревьях, и объявление о новогоднем бале, которое забыли снять, и старую гипсовую урну со смазанной при отливке лепкой. На мать Аня старалась не смотреть. Елена Митрофановна не плакала, лицо ее казалось надменным, губы плотно сжаты. Гешка, в кепчонке, сдвинутой набок, в курточке с поднятым воротником, руки в карманах, трогательно длинный в своих коротких брюках, храбрился изо всех сил.