пустой бутылкой. Повязка была необычной – закрывала глаза, но когда ее

размотали, крови не нашли, видимых ушибов тоже, а глаза Палыча были

закрыты. Я в одном раздвинул веки – зрачок удивил очень маленьким

размером, и на свет не реагировал.

«Что с ним?» - Леня крутил головой, бросая взгляды то на меня, то на

Палыча, и не понимая, почему тот в отключке. А Рома за спиной толкнул

меня в плечо:

«У него кровь на губах!»

Глянул на губы: точно, крови чуть- чуть. Раздвинул их – кровь на

деснах, на них же непонятные ранки.

«Может, воды дать? – Леня не знал, что делать, и предложил первое,

что пришло в голову, - «Вдруг полегчает?» Я поднялся на ноги, Леня тоже.

«Вода вряд ли поможет, да его уже и напоили», - кивнул на пустую

бутылку рядом с аптечкой, - «Но чем? Мне кажется, наркотой. Только откуда

она взялась, у нашего канавщика?»

«И что делать будем?» - Леня от меня не отставал, все спрашивал и

спрашивал, словно не он, а я начальник, да к тому же и врач.

«Для начала в отряд отвезем, пока солнце не жарит. А там посмотрим,

пораспрашиваем ребят. А лучше женщин – может, кто и знает, что с

наркоманами делать, если у них передоз».

«Что то там разгорелось здорово», - неожиданно прорезался Рома. Я и

Леня к нему обернулись, и проследили за рукой, показывающей направление

в сторону недавнего слабенького дымка. Действительно, теперь там

поднимался густой черный дым, совсем невозможный для обычного костра.

29

«Камаз горит»,- определил Леня, - «Вот, блин, попали! Теперь точно в

ментовку ехать придется!» - и сотворил такое лицо, что честно говоря, мне

стало его жаль.

«Туда надо! Попробовать потушить!» - напарник Палыча, убедившись,

что его старшой если и не совсем здоров, то все же жив, теперь в большей

мере переживал за сохранность исчезнувшего Камаза.

«Ну что, едем или нет?» - это Леня мне, - «Что б точно знать, что горит!

Может, и не Камаз вовсе!»

«Едем», - согласился и я, до дымка то было, ну если с километр.

« А Палыч как?» - это опять Леня, и опять мне!

«Дышит ровно, судорог нет - за двадцать минут ничего с ним не

случится. Посмотрим, что горит, и сразу назад!» - это я говорил, уже шагая к

Газону.

Горел Камаз, и так, что не подойдешь. Но в кабине, с распахнутыми

дверьми, останков живого существа не было. Значит, канавщик Гриша

машину поджег и слинял. Только почему не поехал дальше, к ближайшему

поселку, зная, что в отряд вернуться он не может? Или совсем с катушек

слетел? И Лене теперь придется отряд охранять, не зная, на что этот тип

может решиться? Да еще завладев Макаровым Палыча? Все это меня так

встревожило, что я тут же у Ромы поинтересовался:

«Пистолет всегда в бардачке лежит, или Палыч ночью его при себе

держит?»

«Когда как», - услышал в ответ от чуть ли не рыдающего мужика, -

«может уже сгорел, а может у Палыча был, и этот скотина его забрал. Только

нам он без машины и не нужен», - и потер кулаком глаз, вроде как стирая

слезинку. Да, на его месте и я б от них не сдержался.

Только насчет Макарова я уже понял: в машине он не сгорел. Потому

что уже должны были услышать, как в обойме от огня бахают патроны –

утром при тишине звук выстрела разносится очень далеко. И получается, что

чокнутый канавщик его унес с собой – при Палыче, когда его освобождали от

веревок, пистолета точно не было.

Леонид, обуреваемый свалившимися на него заботами, смотреть на

догорающий Камаз уже не мог:

«Все, делать здесь нечего. Поехали к Палычу – его надо в отряд везти!»

– и пошел к Газону.

Палыч на спине уже не лежал. Это счастье, что мы его распеленали, и

он смог повернуться на бок – отравленный организм решил избавиться от

содержимого желудка, и его вырвало. Возможно и не раз. Мы его тут же

оттащили в сторонку, смыли с лица гадость водой из канистры, всегда

имевшейся в любой отрядной машине, попробовали напоить и он сделал