ментовки по телефону предупрежу», - это уже насчет экипажей двух других

Камазов.

На этом серьезный разговор закончился, а в дверь начала рваться

Розочка, с требованием ее впустить. Впустить ее Леня не впустил, но Рому из

домика выставил, в ее временное распоряжение. Парочка сразу же смылась.

А я из домика вышел, и пошел к палаткам канавщиков. Сейчас у меня были

некоторые сомнения, правильно ли мы представляем недавние события.

Потому что, отпечаток в пыли проселка слишком большого сапога, причем

только из отряда в направлении Камаза, не мог принадлежать никому из пока

известных участников, можно уже сказать – криминальной истории. И кто

тогда пробежал, и с какой целью?

Для начала я посетил палатку новоявленного партизана, и при его

коллеге убедился, что рабочие сапоги того лежат под раскладушкой, вместе с

33

рабочей робой, и по размеру значительно меньше подозрительного отпечатка

на проселке. Зато отсутствовали туфли, в которых этот тип обычно

разгуливал в лагере.

Я вернулся в домик, и у озабоченного начальника поинтересовался, как

был одет пропавший, когда прошлым вечером патрулировал возле палатки

Розочки, а Леня его проверял, с надеждой, что тот наконец-то успокоится и

уйдет спать.

«Как всегда», - Леня и секунды не повспоминал, - «В рубашке, брюках,

туфлях!» - и тут же в свою очередь поинтересовался у меня:

«Ты мне объясни, если можешь. Палыча», - кивнул на того, все еще

обитающего на кровати, - «партизан накормил дурью. Но где ее взял? Он же

наркоманом не был - никто никогда его под кайфом не замечал!»

«Этого не знаю. Но знаю другое: у Палыча в городке возьмут кровь и

мочу на анализы. Что бы узнать, чем его накормили».

«Да понятно! Но я, после случая с шофером, которого пришлось

отправить в партию, из-за той же дури, за всеми мужиками следил! И никто

больше с ней не засветился!» - мне оставалось развести руки. Но кто то же

дурь хранил, раз она сейчас всплыла! Теперь у меня еще одна, кроме

отпечатка сапога, заморочка! А в домике появился озабоченный Виталий:

«Молодежь дым от Камаза видела, теперь собирается к нему идти!

Посмотреть, что осталось!»

«Ни за что!» - опередил я начальника отряда, - «Мы должны к нему

первыми попасть! Посмотреть, что с собой угонщик забрал!» - при Виталии я

не мог озвучить, что нам было нужно конкретно: пистолет – точно ли он не

сгорел, и канистра – взял ли ее угонщик с собой. Ну а я еще хотел замерить,

если хоть один не уничтожен колесами нашего Газона, отпечаток большого

сапога, и постараться его сохранить. И подобрать бутылку, из которой

Палыча партизан поил отравой – о ней в тогдашней спешке я как-то забыл.

Леня отреагировал немедля:

«Сейчас обойдешь все палатки и домики, всех предупредишь, что с

этой минуты никто из отряда ни шагу, кроме канавщиков, и то только завтра

на работу! Кто будет возмущаться – объяснишь, что у нас не детский сад, а

режимное поселение, из которого никто без моего разрешения не может

отлучиться! Тем более, наша молодежь, когда рядом партизан крутится,

может и вооруженный!»

«Понял!» - отрапортовал Виталий, и побежал выполнять распоряжение.

А я Леню попросил сделать для меня исключение, в смысле послабления

режима временного ограничения передвижений:

«Правильно решил», - это я начальнику, - «но я должен до Камаза

сейчас один пробежаться, пока лишних следов на проселке нет. И пока мы их

собственным Газоном окончательно не уничтожим, когда ты с Палычем на

нем туда же поедете».

«Так мы их уже уничтожили, когда Палыча искали», - напомнил Леня.

«Не все. Кое-где на проселке есть вторые объезды слишком разбитых

участков, в том и посмотрю, где мы еще не проезжали».

34

Леонид посмотрел на меня, покачал головой, и согласился:

«Что с тобой сделаешь. Все равно побежишь, ты же на всяких следах

зацикленный. Только револьвер свой захвати, партизан наш – вооруженный».

«Если что – на поражение бей гада!» - Палыч посоветовал с кровати, и

Леня по очереди показал и ему, и мне кулак, что бы этого я не вздумал делать.