— Видал? — приговаривал Ян Оттович, глядя на свой Маузер умиленными глазами роженицы, разглядывающей долгожданное дитя, только-только омытое акушерками от крови и околоплодных вод. — Никогда с ним не расстаюсь. Сам товарищ Дзержинский мне его подарил, великий борец за правое дело, можно сказать, чистый рыцарь пролетарской революции. Человек с большим и горячим сердцем, сынок, которое у него колотится нещадно за каждого из нас. И за тебя с твоим батяней — в том числе, вообще, за каждого честного труженика. Даже за тех дикарей, к которым мы плывем, чтобы бескорыстно подарить им светоч марксизма. А теперь погляди, что на ствольной коробке написано, а? Ты вслух читай, так чтобы все услышали…

Я не сомневался, Генри не затруднит разобрать сделанную на кириллице надпись. В парижском интернате месье Эдмона Демолена, где наш мальчик прожил много лет, язык Достоевского изучали наряду с языком Шекспира. Я сам побеспокоился об этом, поставив вопрос ребром перед учителями, когда мы обсуждали программу обучения. Иначе и быть не могло, раз уж его матушка — наполовину русская…

— Товарищу Шпыреву, доблестному марксистскому первопроходцу Амазонии, — прочел Генри.

— Видишь, доблестному первопроходцу, — повторил начальник экспедиции растроганно, и на его грубом скуластом лице отразилось такое блаженство, что я, помимо воли, улыбнулся. — Ты понял, да?

Признаться, меня, как офицера, всегда коробило при виде распоясавшихся нижних чинов, а товарищ начальник экспедиции, раскрасневшийся после пьянки, выглядел классической иллюстрацией изрядно захмелевшего фельдфебеля, хоть бери, заноси в дисциплинарный устав. Его неряшливая матросская тужурка висела на спинке стула, старая, полинявшая после множества стирок моряцкая тельняшка сидела в облипочку, подчеркивая бугристые мышцы. Через правое плечо была переброшена видавшая виды кожаная портупея, служившая Шпыреву, чтобы таскать продолговатую деревянную кобуру от пистолета, изготовленного немецкими оружейниками, но не прижившегося в Германии. Зато, так полюбившегося мраксистам на поприще бескомпромиссной войны за всеобщее равенство, объявленной ими эксплуататорским классам, что его прозвали в их честь — Боло-маузером. Пронеслась шальная мысль:

Ох и не хотел бы я попасться такому типажу в каком-нибудь зловонном закоулке припортового района, где на каждом шагу дешевые кабаки, бордели для матросни и груды нечистот…

Наверное, арестованный Шпыревым Триглистер, если б только сподобился прочесть мои мысли в тот момент, классифицировал бы их, как порождение чувства классового превосходства, отличающего тех счастливчиков, кому повезло появиться на свет не в лачугах. Но, Сара, поверь, сидя за столом тем вечером и глядя исподтишка, как этот суровый большевик и наш сынишка болтают с непринужденностью двух подростков, я сам устыдился их. Право слово, сказал я себе, сколь же обманчивым бывает первое впечатление. Да, этот человек жесток и груб, и это естественно, учитывая тернистый жизненный путь, которым ему довелось идти, но, он не порочен, как я вообразил себе при первой встрече. Быть может, он слишком искренен и пылок, но что, скажи на милость, сильнее отталкивает нас, чрезмерный бескорыстный максимализм революционера или холодный расчет прагматичного дельца? Признаться, я толком и сам теперь не знаю…

— Как сейчас помню, снял с себя Феликс Эдмундович этот ствол, и мне протягивает. На, говорит, дорогой товарищ Ян, пользуйся на здоровье, для тебя — ничего не жаль. Рази врагов ради светлого будущего, куда Ильич нам путь указал, и пускай не дрогнет твоя крепкая мозолистая рука. И она, сынок не дрогнет, уж будь спок. Я, чтоб высокое доверие товарища Дзержинского оправдать, до самого конца пойду, в лепешку расшибусь, если понадобится, лишь бы у пионеров вроде тебя — достойная жизнь была…

— Вот и с товарищем Лениным — точно такая картина, — сказал Вбокданов, как и я, пристально наблюдавший за действиями Шпырева и успокоившийся, только когда Маузер вернулся в кобуру. — Он явил себя миру, когда в нем назрела острейшая необходимость. Причем, обратите внимание на параллели с ранним христианством, сэр. У Иисуса были предтечи, проблески пробуждения сознания, предсказывавшие его приход точно так, как каждому из нас свойственно ворочаться перед тем, как проснуться. Если же говорить об Ильиче, то тут ими можно смело назвать товарищей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, они разработали единственно правильную теорию борьбы с угнетателями. Ильич же применил ее на практике. Помните слова Иоанна Крестителя из евангелий: я крещу водой, но тот, кто идет за мной, станет крестить мечом…

— Товарищ Вбокданов изложил вам воззрения моего брата гораздо лучше, чем если бы я сделала это сама, — виновато улыбнулась мне фройлен Штайнер. Александр Александрович умеет объяснять доходчиво, почти как сам Руди. Мне так четко ни за что не выразиться. Главное, что вам надлежит понять: Майтрея явится миру не тогда, когда скандалистка вроде мадам Бризант привезет его, как какой-то экзотический кактус из-за моря, а только при условии, что сознание критической массы населения окажется способным его воспринять. Как только это случится, эпохе войн и лишений Кали-Юга настанет конец, и мы станем свидетелями рассвета Новой эры…

— Получается, проблема не в Мессии, который не торопится, а в групповом сознании человечества?

— Бог — и есть сознание человечества, — сказал доктор Вбокданов. — А Мессия — его неосознанное стремление к переменам…

— И до того, как человечество не улучшится, дверь в Шамбалу останется закупоренной?

— Это смотря, сколько динамита под порог сунуть… — зевнув, вставил Гуру через сон.

— Ну почему же? — ухмыльнулся Вбокданов. — Любая реакция протекает естественным путем. Но, если добавить катализатор…

— Вы намекаете, что наша экспедиция к Белой пирамиде — что-то вроде такого катализатора? — догадался я. — Потопчемся под окнами прекрасной сеньориты, споем серенаду, аккомпанируя на гитаре? Но, позвольте, следуя вашей логике, как же она нас услышит, если мы с вами ее просто вообразили, как наши предки — воображали своих богов?

— Вы путаете понятия, сэр Перси, — ухмыльнулся Вбокданов. — Ничего-ничего, сейчас расставим точки над «i». Массовое сознание или эгрегор, как называют его теологи с эзотериками, оказалось готово поверить в Иисуса Христа — и он явился ему. Но это не массовая галлюцинация была, а самый настоящий бог. Всемогущий ровно в рамках кредита доверия электората, как выразились бы наши современники, специализирующиеся на PR технологиях. Может, даже, с кое-каким запасом чудес в рукавах, полученным благодаря завышенным ожиданиям. Явившись, Христос стал материален. И, когда творил разные фокусы, вроде хождения по воде или превращения ее в вино — это не были фокусы, все происходило на самом деле. Иудеям не казалось, будто он парит над поверхностью Галилейского моря, он на самом деле ходил там, не касаясь воды, поскольку они верили, будто их новый бог на такое способен. Пошатнись их вера, и Спаситель, прошу меня извинить, окунулся бы с головы до пят. Вот как дело обстоит, дорогой мой полковник. Положительно необходимо, чтобы я рассказал вам об антропософии, без нее вам сложнее будет понять…