Да и просто тряхну стариной. Мастерство ведь никуда не девается. Полчаса приятной работы. Ну, пару часов… от силы — день….

Все правильно, спешка хороша при ловле блох, делая модель, ни коим образом не следует суетиться, гонки в этом деле — противопоказаны…

Взвешивая миниатюрные ракеты на ладони, пытаюсь вспомнить, как красил их, окуная кисточку в маленькую, как из-под зеленки баночку, не без оснований опасаясь, что нагорит за комнату, пропахшую нитрокраской и лаком будто малярка.

И таки нагорело.

Незаметно снова становлюсь маленьким, совсем как Малой, спящий в метре от меня. Тихонько собираю модель, поглядываю на часы, прислушиваюсь к лифтам, ползающим туда-сюда по каменному чреву здания. Около семи вечера, и у них — полно работы, страдная пора после полуденной дремы. Они снуют между этажами, клацают вставными челюстями раздвижных дверей, гремят тросами и противовесами, где-то высоко, под самой крышей, завывают перегретые электромоторы.

Жду маму, соскучившись за день без нее, и одновременно побаиваясь выволочки. Такой вариант развития событий вполне возможен, если она вернется домой накрученной, это бывает, у нее такая работа. Нервная…

Моя мама работает в редакции большой газеты…

Опасаюсь, что она станет корить меня за уроки, хоть домашние задания давно в тетрадках, а сами тетрадки сложены в школьный рюкзачок, дожидаться завтрашнего утра. Скажет, что я битый час, дни напролет, дышу этой гадостью, вместо того, чтобы гулять на улице как другие, правильные ребята. Будет грозиться, что выбросит все мои самолетики в мусоропровод (хоть, на самом деле, ничего такого не сделает, конечно). Или вообще расплачется и начнет, уже откровенно перегибая палку, твердить об отце, которому наверняка было бы стыдно за меня сейчас, если б он только не погиб в Афганистане так ни разу не увидев сына…

Погиб?!

Стоп! — кричу я себе, но непреодолимая сила влечет меня мимо, бобина, заряженная в кинопроектор, продолжает методично разматываться. Я — ребенок — шмыгаю носом, изучаю носки ее туфель, купленных на премию, которую она получила в газете. Моя мама-одиночка…

И, думаю об отце. Я представляю его, никогда не виденного мной вживую, по двум или трем черно-белым фотографиям из альбома, только не в широкополой армейской панаме защитного цвета, как там. Нет… мы сидим с ним вместе над моими моделями, это происходит на кухне. Я собираю их, а он красит, и никто, абсолютно никто в этом мире не смеет сделать нам замечание, не в силах нам помешать. Разъединить нас…

Стоп! Ну вот, что и требовалось доказать. Мой отец — не вернулся из Афганистана, сложил голову в далекой чужой стране. Военное ведомство, забравшее его у меня и мамы, вернуло обратно цинковый пенал, заколоченный в крепкий транспортировочный ящик, и жидкую пенсию на сдачу. Прямо с аэродрома гроб с телом героя повезли на военное кладбище, транзитной точкой маршрута мог стать двор, в котором он жил до армии, но я не знаю, стал ли. Я был слишком мал, вероятно, меня оставили в квартире под присмотром кого-то из старших. Играть в машинки или скажем солдатики. Впрочем, о каких солдатиках речь? Скорее, сосать соску, в лучшем случае, тянуться за погремушками. В год или полтора солдатиками не играют, рано. В пять — шесть — другое дело, играй на здоровье. В таком солидном возрасте не грех и помочь маме, принести воды из источника в пластмассовой леечке, полить цветочки на могиле отца, которого и знаешь-то исключительно по гравюре на черном мраморе памятника. К тому времени он уже наверняка сменил фанерную красную звезду, полагавшуюся павшим солдатам…

Только вот странность, я не помню ни каменной стелы, ни фанерной звезды…

Малой жалобно стонет, начинает ворочаться во сне. Вздрагиваю, выныривая из своих грез. Пора делать компресс. Мне не избежать возвращения к прошлому, но это будет позже, не сейчас.

Аккуратно спрятав коробки в сумку, возвращаюсь к своим обязанностям медбрата, вооружаюсь банкой с раствором календулы и ватой.

Поехали, с Богом.

***

Сейчас за окном солнечно и деревья зеленые. Я уже привык к тому, что времена года тут приходят на смену друг другу со скоростью цветных стекляшек в детском калейдоскопе. Пожалуй, я мог бы делать зарубки на сосновом наличнике, если бы догадался об этом раньше. Впрочем, какой смысл следить за ходом времени, если оно ведет себя, словно резиновый жгут, и я не имею ни малейшего представления, что мелькает за окнами, месяцы, годы или века? И, что ждет меня, если я таки сумею вернуться домой, как когда-то пел Элвис Пресли, «I Will Be Home Again»… Как знать, что ждет меня по возвращении? Быть может, я попаду в далекое будущее, как герой фантастических романов, навеянных авторам теорией относительности Альберта Эйнштейна? Герой Чарлтона Хестона из старой экранизации книги Пьера Буля обнаружил на Земле царство обезьян и длань Статуи Свободы, торчащую из песка в качестве последнего напоминания о том, кому эта планета принадлежала прежде. Что рискую обнаружить я? Кончик исполинского меча Матери Родины, выглядывающий из воды на фарватере Днепра, обезьян-то в нашем городе хватало и раньше, даром, что он лежит вдали от экватора.

Впрочем, вряд ли мне светит будущее. По крайней мере, сны раз за разом возвращают меня обратно, вспять течению вечной реки Хроноса, в Прошлое…

А может, это и есть реинкарнация…

Как знать…

Ну и ладно, погода-то все равно отличная, иллюзия она или нет. В парке — весна, с виду — самая настоящая.

Открыв форточку, проветриваю помещение. Приятный теплый ветерок ласково треплет волосы. Вдыхаю его полной грудью. Затем оборачиваюсь и смотрю на Малого. Гематомы уже почти не видно, спала. На мальчишке новая футболка, это я его переодел, в сумке, помимо самолетиков, очень кстати оказался запасной комплект одежды.