— Права ты, — признается Страйд. — Не могу я без него, понимаешь, хотя сколько раз говорила себе, что уйду и вспоминать не буду! Да что там, — она с пьяной грустью ударяется в воспоминания. — Как-то раз я даже в суд подала на него. Прошлой весной. Пришла в полицию и говорю, что он меня, значит, избил. А в суд потом не пошла, он меня под замок запер, чтобы я, значит, про него дурного судьям не наговорила.

Лейн прекрасно помнит, что на самом деле в тот день Лиз была просто пьяна и не отправилась на слушание, зная, что ее все равно не пустят в зал суда. Но спорить не имеет смысла. Элизабет Страйд — мастерица на выдумки. Ее жизнь, как и у большинства обитателей Ист-Энда, небогата интересными событиями. Но в отличие от этого большинства у нее хватает фантазии и смелости, чтобы придумать себе другую жизнь, которая ей больше нравится.

Именно в той выдуманной жизни ее бедный супруг Джон и пятеро маленьких детей погибли на злополучной «Принцессе Алисе» в семьдесят восьмом. Вообще, что касается детей, то единственным ребенком Страйд была девочка, которая родилась мертвой весной 1865 года, когда Страйд еще жила в Швеции. И в том же году Элизабет Страйд была зарегистрирована шведской полицией в качестве проститутки.

Иногда она сообщала знакомым (и это было похоже на правду), что приехала в Англию вместе с джентльменом, который проживал неподалеку от Гайд-парка. Через некоторое время они расстались, и Страйд познакомилась с полисменом, а в марте шестьдесят девятого вышла замуж за плотника Джона Томаса Страйда, который был старше ее на двадцать два года. Они держали кофейную лавку, но дела расстроились, и супруги разошлись. Джон Томас скончался в октябре 1884 года в психиатрической больнице «Поплар и Степни» (к тому времени супруги давно уже не жили вместе).

Однако выдумка насчет погибших в кораблекрушении детей и мужа не была пустой блажью, она помогла Страйд получать деньги от Шведской церкви до тех пор, пока обман не был случайно раскрыт.

— Они пытались меня пристыдить, — хихикает она, вспоминая разговор с церковными клерками. — Сказали, что ложь — это грех и что я обкрадываю тех, кто действительно нуждается в помощи… Можно подумать, что я в ней не нуждаюсь!

Элизабет и впрямь не чувствует себя виноватой. В ее положении не стоит думать о морали: себе выйдет дороже.

— Вчера была у него, — продолжает рассказывать она. — У Майкла! Он был не очень доволен, потому что я успела выпить, но я сказала ему… Я сказала ему, что никого так не любила, как его!

По ее щекам начинают течь слезы, сердобольная Кэтрин Лейн передает ей свой платок.

— Да что с тобой такое?! — изумляется она.

— Кажется, я умру скоро! — сообщает Страйд. — Снилось мне, что Джон меня к себе зовет. Это не к добру, вот что!

В заключение она передает подруге кусок черного бархата.

— Вот, раздобыла! Придержи пока у себя.

Вечереет, в кухне становится уютно. Обитательницы собираются возле огромной печи, а те, кому не хватило места на длинных деревянных скамьях, стоят у стены. Горит газовый рожок, бросая тени на чистые белые стены. Даже в самой дешевой ночлежке Ист-Энда стены всегда чисты и выбелены, согласно распоряжению мэрии, опасающейся новых эпидемий холеры в бедных районах.

На полках тускло поблескивают оловянные заварные чайники. Страйд веселеет и, стряхнув с себя мрачное настроение, интересуется, где, по мнению Кэтрин, она могла бы раздобыть немного денег. В конце концов, она еще не умерла, а на Майкла рассчитывать не приходится. Кидни не собирается поддерживать ее разгульный образ жизни, да и сам зарабатывает сущие гроши. А для Элизабет Страйд единственным реальным способом раздобыть деньги была проституция.

— Я бы на твоем месте искала таких, кто здесь заплатит за вас обоих! — говорит Лейн.

Дело в том, что в этой ночлежке, как и во многих других, пара может снять двуспальную кровать за восемь пенни. Кровати разделены перегородками, каждая из которых не доходит до потолка, так что соседи слышат все, что делается на других кроватях. Обстановку нельзя назвать интимной, но зато у Потрошителя здесь нет никаких шансов.

— Мне не нужна койка, я хочу немного заработать! — Страйд ухмыляется.

— Может быть, в мужской комнате для тебя кто-то найдется?

Элизабет брезгливо кривится. Мужская комната ночлежки, предназначенная для одиноких мужчин, была наполнена таким тяжелым смрадом немытых тел, грязной одежды и табачного дыма, что непривычный человек упал бы в обморок. Такое время от времени случалось с наивными проповедниками, что наведывались в эти ночлежки. Проповедников выносили на улицу и укладывали до прибытия врача на тротуар; правда, сочувствия они ни у кого не вызывали.

— Да, верно, ты же служила у важных господ, теперь не хочешь иметь дело с бедняками! — добродушно усмехается подруга.

— Нет, но лучше уж поищу кого-нибудь почистоплотнее!

— А отчего тебя выставили? Стащила что-нибудь? — бесцеремонно интересуется Лейн.

Страйд оскорбленно фыркает, хотя она ушла от Дарлинга трое суток тому назад, в самом деле кое-что прихватив с собой. Помимо куска черного бархата (он, на ее взгляд, давно пылился там, в шкафу, без дела), добычу Элизабет составили несколько безделушек и немного столового серебра — то, что она легко могла продать в Уайтчепеле. Вряд ли эти господа станут беспокоиться из-за подобной чепухи. Вероятно, даже не заметят пропажу! Тем не менее она никогда не расскажет Кэтрин о том, что именно заставило ее оставить место у Гарольда Дарлинга. У нее до сих пор бегут мурашки по коже при одном воспоминании об этом доме… А Кэтрин все равно не поверит, она ведь знает, как Элизабет Страйд горазда на выдумки. Элизабет исчерпала кредит доверия у всех, с кем была знакома хоть сколько-нибудь продолжительное время. У всех, кроме Майкла Кидни, но и он ничего не узнает. Ни к чему это! Ей нравится дразнить Майкла, он слишком часто позволял себе распускать руки! Пусть думает, что она провела это время с мужчиной. Пусть ревнует!