Когда Малышу делается невмоготу от скуки и ему не с кем поиграть — я уезжаю в поля осматривать лесные посадки, Орлик уходит пастись, других маленьких собак поблизости нет, а все большие собаки, злые, на цепи, — Малыш отправляется под окна дома, где живет кот Матвей, и скулит: «Выходи-и, поигра-а-а-ем...»

После игры Матвей подолгу умывается, вылизывает себя; Малыш помогает ему в этом своим большим языком.

До сих пор Малыш нигде не бывал. Если я шел на работу, он провожал меня до ворот.

— Малыш! Пойдем! — звал я его с собой.

Но Малыш за ворота ни на шаг.

— Ну и сиди дома, трус! — говорил я и уходил.

Но вот однажды надел я на Малыша ошейник. Ему не понравилось. Давай он его лапами сдергивать. Но я пристегнул к ошейнику ремешок и потянул Малыша на улицу.

Малыш упирался, крутил головой, и я его едва вытащил на дорогу. В карман я положил несколько кусков сахару.

Во дворе дома, где живет кот Матвей, стояла девчонка Нинка, хозяйка Матвея.

— Дядя Ваня, — кричит Нинка, — куда это вы собрались?

— Гулять.

— Можно мне с вами?

— Можно, Нинка. Присоединяйся.

Девчонке Нинке скоро двенадцать лет. Она худенькая и при ходьбе немного косолапит. Но зато никто в деревне из ребят не скачет верхом на лошади лучше Нинки. Во время летних каникул Нинка помогает пастухам пасти колхозных овец.

Нинка взяла у меня ремешок и повела Малыша.

— Пойдемте в лес, — предложила Нинка. — В озере его искупаем.

В лес так в лес.

Было очень жарко. У крайнего на селе колодца мы остановились напиться.

— Надо и Малыша напоить, — сказала Нинка.

— Из чего же нам его напоить? — задумался я. — Из ведра нельзя...

— Обождите, я придумала!

И Нинка сбегала и принесла огромный лопух. Из лопуха мы свернули кулек, налили в него воды и дали Малышу.

В лесу мы шли узкой тропинкой. Малыша спустили с поводка, и он бежал впереди нас.

Иногда Нинка забиралась в кусты орешника рвать орехи и звала за собой Малыша. Но Малыш не шел. «Ишь, какая хитрая! — думал он. — В кустах темно, только сунь нос — обязательно кто-нибудь укусит...»

Наконец мы добрались до озера. Вода в нем, неподвижная, точно заговоренная, была покрыта солнечными пятнами. В густых зарослях тальника и лозины копошились птицы.

Нинка подобрала платье и пошла в воду.

— Малыш, иди ко мне. Здесь совсем мелко. Не бойся, дурачок, не утонешь.

Малыш бегал по берегу, нюхал прохладную воду, пробовал лапой, но войти в озеро не решался.

Нинка поймала Малыша, внесла в воду и бросила.

Ух, и жутко до чего сделалось Малышу! Вспомнил он бочку и закричал: «Ай-яй-яй! Погиба-аю!» Глотнул воды, еще глотнул, да что толку: всю не выпьешь. Плыть надо. И поплыл.

Вылез на берег, дрожит, зуб на зуб не попадает, в животе вода булькает.

Нинка протягивает ему кусок сахару — не ест даже сахар, до того перепугался. Но постепенно обсох, перестал дрожать и задремал.

— Дядя Ваня, — шепчет Нинка, — а ну, как мы от него спрячемся? Только вы потихонечку.

Спрятались мы с Нинкой в кустах тальника. Малыш нам виден.

— Дышите носом, — приказывает мне Нинка, — а то через рот слышнее — сразу найдет.

Дышу через нос. Нинка тоже дышит через нос. Жалят комары.

Минуту дышим — спит Малыш. Другую дышим — спит. Пять минут сопим мы с Нинкой — спит себе Малыш и вовсе не собирается нас отыскивать.

— Это уже нахальство, — говорю я.

— Да, это уже нахальство, — соглашается со мной Нинка, поднимает комок сухой земли и швыряет в Малыша.

Малыш вскакивает, ничего спросонья не соображает — где он и что с ним — и пускается наутек в противоположную от нас сторону. Еле-еле Нинка его догнала.

Когда возвращались из лесу, Малыша пришлось нести на руках: он сильно устал и не хотел сам идти.

Каждый вечер на селе лают собаки. Уселся однажды Малыш на дворе, задрал морду и тоже начал, да только не лаять, а тявкать.

Надувается Малыш от усердия, ворчит и так и этак, тявкает: «Вот какой я уже серьезный пес вырос...»

Смотрю я на него и думаю: «Пес ты, пес, смешной Малыш, и что из тебя получится? И трус ты, и сладкоежка, и ростом не удался: шапкой тебя накрыть можно. Эх, пес ты, пес, один нос да хвост. Вот ты какой».

* * *

На осень и зиму я вынужден был уехать в город, в главное лесничество, и вернулся в село только весной.