— Сухую тебе корку у нас глодать. Зубам твоим пагуба будет.

— А постелю тебе постелем соломой да рогожей, — поддержали другие голоса. — И пить у нас будешь воду из Поганых озерков.

Ермолай хотел приблизиться к ним, чтобы понять причину столь недоброго внимания к себе. Но куда там! Они язвили его, смеялись над грязными сапогами и смолкли только после того, как старший как бы подвёл черту:

— И что тебе ныне говорено, так над тобой и сотворим!

Тут Ермолаю припомнился его недавний разговор с женщиной, и он понял, что озорники приняли его за приезжего священника. Он рассмеялся:

— Вы никак думаете, что я ваш батюшка? Ошибаетесь, человеки вы мои! Я ищу Никанора Оглоблина. Может, знаете такого?

— Так бы сразу и сказал, — произнёс старший из мальчиков, всё ещё недоверчиво приглядываясь к Ермолаю. — Видишь тот новый дом из сосновых брёвен? Там он и живёт.

Ермолай оглянулся на дом, что стоял на отшибе и весело розовел на солнце сосновым бревном. Радужно отливали слюдяные оконца.

— А ты не жених ли? — спросил один из мальчиков. — Не ходи. Окаянница даст тебе от ворот поворот.

— А кто это — «окаянница»?

— А Юлиания. Мачеха ейная.

— Я вижу, вы много знаете.

— А то...

Уходя, Ермолай слышал, как мальчики, смеясь, произносили «окаянница», «малоумка»...

Ермолая встретила недурная собой молодка с острой, недоверчивой приглядкой. «“Окаянница”, “малоумка”?» — припомнилось Ермолаю. Хороша слава! Ермолай сообщил о цели своего прихода, и лицо молодки радостно расплылось:

— Входи же, гость любезный! Никанор!

Ермолая провели в горницу, и вскоре туда пришёл человек лет пятидесяти с лишком, крепкий собой, с зачёсанными гладко волосами и мягким, неуверенным выражением в лице.

Ермолай изъяснил ему своё дело и подал кошель, полный монет. Никанор тут же передал его супружнице, и та, нетерпеливо отойдя в сторонку, тут же высыпала на накидку, покрывавшую сундук, содержимое кошеля. Тем временем Ермолай подал Никанору серёжки и колечко, добавив:

— Это для дочки.

Никанор поспешно, точно украл, спрятал в руке подарок и опасливо посмотрел в сторону супружницы. Но та считала монеты и ничего не заметила.

— Не позвать ли дочь? — спросил Ермолай. — Особливое поручение передал ей брат Игнаха.

Никанор оглянулся на супругу. Она к этому времени успела проверить деньги и о чём-то задумалась.

— Про то скажешь мне, — тихо проговорил Никанор и повернулся к жене: — Юлиания, я вот пойду гостя провожу.

— Ой, гостечка ж наш дорогой, я сейчас на стол накрою, сыт'oй тебя напоим. Пироги есть, рыба солёная.

Но Ермолай, сославшись на неотложные дела, повернул к двери.

Никанор вышел следом.

— Сказывай мне про наказ дочери.

— Велено с глазу на глаз. Или она у вас больная, что вы её взаперти держите?

Тут Никанор признался Ермолаю, что Юлиания приходится его дочери мачехой, и та никуда не пускает Ксению одну, даже в церковь. От женихов отбою не было, но в каждом женихе Юлиания умела найти изъян, а про Ксению пустила славу, что она «порченая».

— И тебе не жалко, если дочь вековухой останется?

— Как не жалко? В монастырь собралась. Видно, такая у неё доля. Что ж, без родной матери...

— Сама собралась или мачеха того хочет?

— А скорее, что и так...

— Ты сам-то или не отец?

— Что ж, видно, доля у меня такая...

— И видно, правду говорят: при мачехе и отец родной над дочерью не волен, а мачехина воля злее зла.

В ту минуту в окне показалось прекрасное девичье лицо. Ермолай невольно вздрогнул — так поразили его пронзительно печальные очи, напомнившие ему Ксению. Обе Ксении, и обе несчастливы. От Ермолая не укрылось, с какой горькой лаской оглянулся на дочь Никанор. Вдруг в лице его появилась словно бы какая-то решимость.

— Ну, коли сын мой передал тебе особливый наказ, приходи к заутрене в церковь Николы Ратного. Ксения там будет, и я при ней.

Никогда прежде не собирался Ермолай в церковь с таким волнением и не одевался с таким тщанием, как в то утро. Ночью спал плохо, заново передумывал свою жизнь. С новой тоской вспоминал о той несчастной Ксении и вновь ощутил в сердце болезненный толчок своей вины перед ней. Летуче пронеслась неожиданная мысль: «Не виноватить бы тебе, Ермолай, себя за то, что пройдёшь мимо новой повстречавшейся тебе беды!» И перед ним возникло девичье лицо в окне и глаза её, словно наперёд знающие что-то печальное.