Шрифт:
К заутрене Ермолай пришёл загодя и недалеко от церковных ворот стал дожидаться отца с дочерью. Зоркими глазами отыскал их в толпе прихожан, идущих в церковь. Она была в тёмном платке и в старой, видимо материнской ещё, шубейке. Когда Ермолай приблизился к ним, она опустила глаза, и густые ресницы тревожно затрепетали.
Чтобы никто не мешал беседе, все трое отошли к церковной ограде.
— Поклон тебе, девица, от брата, — начал Ермолай. — Велел тебе особо, дабы зашла к невесте его Гликерии сказать, весной-де будет в Казани и сватов зашлёт.
— Всё сполню, как приказал братец, — прошептал её мягкий голос.
Она подняла глаза на Ермолая. Взгляды их встретились, и в них можно было прочитать:
«Ты по сердцу мне. Чаю твоего согласия пойти со мной под венец».
«И ты мне по сердцу, но у меня нет своей воли».
И как это бывало с ним в решительные минуты, Ермолай понял, что задуманное нельзя откладывать, что надо действовать под впечатлением минуты. Он повернулся к отцу Ксении:
— А тебя, Никанор, я прошу перед стенами святого храма — отдай за меня свою дочь!
Никанор словно бы мгновенно превратился в истукана, и молчание длилось довольно долго. Наконец он произнёс:
— Коли будет на то воля нашей матушки.
20
Придя из церкви, Ксения сразу затворилась в своей светлице и начала прислушиваться. Она знала, что отец станет выведывать у мачехи доброе мнение о Ермолае и сам похвалит его, а затем заговорит о сватовстве. Она не ошиблась. Вскоре послышался возмущённый, с подвизгиваниями голос мачехи.
В доме действительно назревал скандал, который позже и отозвался неприятностями.
Между тем началось всё тихо-мирно. У Никанора выработалась привычка разговаривать с супружницей лестно.
— Ты погляди, Юлиания, каков кошель прислал нам наш казак.
Юлиания отмахнулась: видела-де.
— Нет, ты погляди, с какой хитростью да мудростью сработан.
Она поглядела: шит бисером и золотыми нитями, а между ними светлые камешки солнцем отливают. Подумав, она сказала:
— Большие деньги за него дадут.
— Тебе бы все деньги. Радость-то не в одних деньгах. Я вот что думаю, Юлиания. Ермолай-то, что принёс поминки от сына, может нам в деле пригодиться. Он с воеводой знается.
Юлиания почувствовала, что супруг куда-то гнёт, насторожилась:
— Ты меня загодя не улещивай. Сказывай, что надобно!
— С тобой уже и потолковать об человеке нельзя! — Никанор сделал вид, что обиделся.
— А чего со мной о нём толковать? Постой-постой. Уж ты не жениха ли для Ксении присмотрел?
— А хоть бы и жениха? Чем нехорош?
Она посмотрела на него с гневной пристальностью:
— Тебе, я вижу, всё неймётся. Или ты мало обжигался? Одного сыскал — паскуда. Второй — и того хуже.
— Ты мне людей не паскудь! — взорвался Никанор. — И Ермолая не трожь! Его нам Бог послал!
Тут Юлиания и перешла на визг, стала кричать, что уйдёт к матери, что с ним не станет жить ни одна баба. Потом побежала к соседям жаловаться на падчерицу. Снюхалась-де с монахом. Кто-то посоветовал Юлиании разведать, что за человек тот Ермолай, и она понеслась в монастырь. Баба она была разбитная, могла хоть кого разговорить. Ей удалось узнать, какая дурная молва шла о Ермолае. Иноки-злодеи рады были случаю вновь его оговорить. Юлиания торжествовала, предчувствуя победу над супругом. Домой летела на крыльях. И, едва открыв дверь в горницу, не спросив супруга, закупил ли он беличьи шкурки, как собирался, и если закупил, то по какой цене, с ходу заявила:
— Чист есмь мой дом и непорочен, и лиходея твоего и на крылец не пущу!
И тут же выложила до кучи все грязные вести о Ермолае. И каково же было её негодование, когда Никанор веско возразил:
— Брешешь, баба! Либо тебе про другого человека сказывали. Ермолая сам владыка благословил на священство, ибо сей муж богобоязненный и чистый.
Юлиания приняла важный вид, уставила руки в бока:
— Вижу твоё малоумие, Никанор. Или владыке приносят все дурные вести? Или станут ему докучать доносительством на блудника и винопийцу?
— Дай срок, Юлиания, я доведаюсь, кто тебе наклепал на Ермолая. Сей муж достойный, Богом данный нашей Ксении.
— Богом данный дурка давний!
Видя, что криком ничего не добьётся, Юлиания ушла к матери, твёрдо заявив напоследок:
— С места мне не сойти, а речённого тобой Ксения не получит.
...Свадьба была словно бы краденая, уводом. Накануне Юлиания долго тешила себя надеждой не допустить замужества падчерицы, а когда планы её порушились, твёрдо упёрлась, чтобы не давать Ксении приданого. Не стеснялась и соседей, которые начали потихоньку осуждать её. И хотя молодые отказались от наследства, им не удалось избежать неприятной сцены. Юлиания сумела отравить последние минуты прощания Ксении с родным домом.