— И кто бы ожидал сего коварства от бояр, которым государь великое жалованье держал?

В Комнате нависло опасное молчание. И Гермоген решился:

— Я ныне ехал, святой отец, спросить тебя, да верен ли донос на братаничей царя Феодора? Не самоволом ли подбросили в кладовую к боярину Романову лихие зелья?

— Ты, митрополит, никак поверил запирательству Романовых? — возразил всё тот же недобрый голос.

— Я думаю, какой ответ мне дать Богу, ежели не поверю клятвенному заверению боярина: «Я своей вины перед государем не ведаю ни в чём»?

— Покойный царь Иван казнил иных митрополитов и архиереев и тем державу свою в тишине соблюдал, — продолжал архиерей, и голос его набирал угрожающую силу: — Или не рядом Ивановская площадь, где слетали непокорные головы?

И тотчас же раздались поддакивающие голоса:

— Воровство Романовых всё наруже...

— Ежели хочешь прямить своему государю, то покорись ему и поддайся!

— Пошто стражу на своём дворе увеличил?

— Он это сделал не гораздо...

— И многое иное Романовы делали мимо прежнего своего обычая.

Между тем Иов продолжал смотреть на злобного архиерея, потом тихо сказал:

— И однако мы не на Ивановской площади. Государь видит нашу верную службу и станет к нам великое жалованье держать. Ты, Иона, не злобствуй! Мы здесь все — верные слуги государя.

Кто-то неопределённо произнёс:

— Чему верить, ежели душе не верить?

Его тотчас поддержали:

— Мы государю присягнули. Так покажем ему свою правду...

— Хотим с царём дело делать, сколько Бог поможет.

— Смертные мы люди. Кому случится за веру и за государя до смерти пострадать, тот у Бога незабвенно будет. И детям нашим от государя воздаяние будет...

Иов удовлетворённо сказал:

— Вот и приговорились к концу. И раздорных речей да не будет меж нами и впредь... Да будет ведомо вам, что Романовы повинились в гордости и лукавых помыслах... И государь пожаловал их своим великим жалованьем...

Дальнейшие события показали, что патриарх собрал иереев по совету царя Бориса. Романовы были страшны ему после ссылки сочувствием к ним народа. И значит, надо было унять все раздоры и спорные речи. И для сего во всех приходах надлежало говорить о милостивом отношении государя к опальным Романовым.

Сам же Борис всячески подчёркивал, что зла на Романовых он не думал, показывал свою заботу о них в письмах к охранявшим Романовых приставам. Для Василия Романова велел поставить две избы, да клеть, да погреб и велел кормить сытно: хлебом, рыбой, мясом... Послал ему сто рублей. А какая забота о детях Фёдора Романова, сосланных вместе с тёткой, княгиней Черкасской! (Самого Фёдора Романова постригли и поместили в Антониевом Сийском монастыре.) Борис несколько раз повторял в письмах: «Чтоб им всем в еде, питье и платье никакой нужды не было». Великим милостивцем являл себя Годунов и в письмах приставу, наблюдавшему за Филаретом: «Ты б старцу Филарету платье давал из монастырской казны и покой всякий к нему держал, чтобы ему нужды ни в чём не было».

Зная, как жестоко обращались приставы с Василием, Александром и Михаилом Романовыми (последнего бросили в яму и уморили голодной смертью), как принимать за чистую монету письменную заботу о них Годунова! В ссылке всех братьев Романовых, за исключением инвалида Ивана да монаха Филарета, постигла скорая смерть. Видеть ли в этом вину приставов (как это делает историк С. Соловьёв)? Кто бы из них решился ослушаться воли царя? Письма Годунова к стражникам опальных Романовых лишний раз убеждают в том, что он трусил молвы. Но оттого Романовы становились вдвое ненавистнее ему.

Но в то время как Борис думал избыть Романовых, бояре думали, как избыть Годунова. В тишине Чудова монастыря таинственно созревал заговор, который потрясёт и едва не погубит Россию. Почему именно в Чудовом монастыре? В то время он был резиденцией патриарха. Что же, заговор был задуман под носом у патриарха? И какой заговор! Свести с престола царя Бориса и посадить на царство «царевича Димитрия». Предусмотреть столь дерзкий умысел не мог даже такой хитроумный и дальновидный политик, как Борис Годунов.

Но недаром же говорят, что нет в мире ничего всесильнее и неодолимее случая...

Однажды в гостях у боярина Фёдора Романова были дьяк Василий Щелканов и литовский канцлер Лев Сапега. Внимание последнего привлёк странный юноша. На нём был богатый кафтан и самодельная царская корона. Но ни одежда, ни величавый вид не подходили к простоватым манерам юноши и его простонародному обличью.

— Кто таков? — спросил заинтересованный пан Сапега.

Фёдор Романов рассказал о своём дворовом холопе Юшке Отрепьеве.