— Зачем им были нужны рисунки? Разве слов не достаточно?

— «Истина пришла в наш мир не голой, а в одежде из символов и нарисованных образов», — сказано в Евангелии от Филиппа, а оно вместе с Евангелием от Фомы стало основой христианского богослужения в Испании.

Уберто был ошеломлен.

— Эти люди — христиане, учившиеся у арабов. Ты говоришь про мозарабов, верно?

— Да, о них.

— Почему о мозарабах больше ничего не слышно?

— Потому что церковь обрекла их на вымирание тем, что осудила Евангелия от Фомы и Филиппа, объявила апокрифами, сожгла их книги и уничтожила их культуру, которую посчитала непристойной. Теперь наследники этой выброшенной из истории цивилизации бродят по Испании и живут между двумя мирами — арабским и христианским.

— Ты мозараб, — твердо сказал Уберто, отбрасывая свою неуверенность, как отодвигают занавес.

— Да, — ответил торговец и внимательно вгляделся в лицо мальчика. На лице не было ни презрения, ни отвращения, напротив, восторг и уважение. Игнасио покорно улыбнулся и договорил: — Я из рода Альварес. Мои предки были мозарабами, но мой отец уже не относился к ним. Я теперь ничто, всего лишь прах, оставшийся от воспоминания.

— Ты мой учитель, — сказал на это мальчик. — Без тебя я до сих пор сидел бы в монастыре и совершенно не знал, какая красота существует в мире. Теперь я понимаю, почему старый аббат так тебя любил.

Торговец улыбнулся ему. Впервые за все время их знакомства Игнасио был настоящим, без всякой маски. Он хотел сказать ему что-нибудь, но тут к ним подъехал тамплиер из охраны, следовавшей позади.

— Все ли в порядке, судари? О чем вы разговариваете? — спросил он.

Чары разрушились. Торговец снова стал бесстрастным, как обычно, и уже упрекал себя за уступку чувствам.

— Ни о чем, рыцарь, то есть ни о чем интересном. Я говорил о своей семье, — ответил он и снова повернулся к Уберто, но теперь смотрел на него словно издалека.

— Мы уже почти возле Бургоса, — сказал он. Похоже, он уже забыл то, что говорил минуту назад.

Три друга без происшествий доехали до Бургоса — столицы древней Кастилии. Здесь было много красивых зданий и полных движения улиц.

Колонна остановилась на берегу реки Арлансон. Филипп де Лузиньян, который до сих пор ехал первым, теперь проскакал назад и подъехал к группе Игнасио, которая остановилась на краю длинного ряда тополей.

— Как видите, мастер Игнасио, я сдержал свое слово, проводил вас до Бургоса без всяких затруднений.

— Ваша помощь была для нас бесценной, — ответил торговец. Взгляд, которым он смотрел на тамплиера, был полон благодарности.

— Но теперь наши пути расходятся, — сказал Филипп. — Мы не идем в город и должны здесь с вами попрощаться.

— Мне хотелось бы когда-нибудь снова увидеть вас и иметь возможность оказать вам услугу. Желаю вам доброго пути, сударь.

— Да поможет вам Господь, мастер Игнасио, — попрощался Филипп и вернулся на свое место во главе каравана.

Тамплиеры должны были поворачивать на юг, а Игнасио со своими друзьями — ехать на запад по дороге на Сантьяго.

Воины в белых плащах направились вдоль берега, вниз по течению реки, и исчезли в желтоватой дорожной пыли, словно мираж, возникший из света и снова поглощенный светом. Когда они скрылись из вида, друзья взглянули в сторону Бургоса. Город стоял на плоскогорье. Казалось, зеленые ветки деревьев служат ему подпорками. Они отправились в путь и скоро оказались в Бургосе.

На эту ночь они нашли ночлег в «Королевском приюте» — странноприимном доме на окраине города, где были гостиница и больница. Улица, на которой он стоял, вела на запад.

Им понадобилось еще десять дней, чтобы добраться до Сахагуна — старинного городка, построенного вокруг клюнийского монастыря Святого Факундуса, иначе Фагуна.

Дорога по плоскогорьям и выжженным голым равнинам обессилила и людей, и коней.

Уберто, силы которого были на исходе, с трудом следовал за своими друзьями. Его опущенная голова устало качалась, глаза были полузакрыты. Даже вода и пища не восстанавливали его сил.

До Сахагуна они доехали жаркой ночью в конце июля. Солнце быстро зашло за горизонт и оставило их в темноте на бескрайней равнине, где не росло ничего, кроме посевов пшеницы. По вымощенной камнями дорожке они добрались до брода на реке, через который лежал путь в город.

Войдя в Сахагун, они долго кружили, как в лесу, всматриваясь в гербы и вывески на стенах, среди приземистых домов и возвышавшихся над домами колоколен, пока не нашли ночлег в гостинице на какой-то глухой окраинной улочке. Хозяин, человек грубый, но, судя по внешности, честный, впустил их, не задавая лишних вопросов.

Торговец уложил Уберто на соломенный матрац. Лоб мальчика был горячим.

— Выпей это, — сказал Игнасио через несколько минут и подал ему глиняную чашку.