Шрифт:
* * *
Облака плывут в Афганистан, Туполанг течет к Афганистану… Я еще от жизни не устал и до самой смерти не устану. Я подкрался, словно в забытьи, по гранитной осыпи к обрыву и рывком из бешеной струи выбросил сверкающую рыбу. И, очаг под камнем разведя, захмелел от золотого чаю… Отвечаю только за себя — больше ни за что не отвечаю! Отвечаю, что не пропаду, не сорвусь ни в пропасть и ни в реку… С деревом и с пламенем в ладу хорошо живется человеку. Без людских печалей и потерь Я бы одиноким и свободным прожил век, когда бы, как форель, сердце было сильным и холодным. * * *
Цокот копыт на дороге, дальних колес перестук — звук довоенный, далекий, доисторический звук. Некогда в детстве рожденный влагой, землей, тишиной… И навсегда заглушенный временем, жизнью, войной. * * *
Увидеть родину весной, апрельским утром, в первый зной, с разноголосицей грачей, с последним холодком заречным, с потрескиванием свечей в ночь пасхи, с грудой новостей, рассказанных случайным встречным. Проснуться и услышать вдруг, как заливается петух, и удивиться наблюденью, что пахнет в городе твоем и свежевымытым бельем, и сладким дымом, и сиренью… Увидеть родину, когда она темна и холодна, и груды огненной листвы, смешавшись с черною листвою, на иней мраморной плиты летят, и понимаешь ты, что пахнет в воздухе зимою. * * *
Живем мы не долго, — давайте любить и радовать дружбой друг друга. Нам незачем наши сердца холодить, и так уж на улице вьюга! Давайте друг другу долги возвращать, щадить беззащитную странность, давайте спокойной душою прощать талантливость и бесталанность. Ведь каждый когда-нибудь в небо глядел, валялся в больничных палатах. Что делать? Земля наш прекрасный удел — ищи среди нас виноватых. * * *
Добро должно быть с кулаками. Добро суровым быть должно, чтобы летела шерсть клоками со всех, кто лезет на добро. Добро не жалость и не слабость. Добром дробят замки оков. Добро не слякоть и не святость, не отпущение грехов. Быть добрым не всегда удобно, принять не просто вывод тот, что дробно-дробно, добро-добро умел работать пулемет, что смысл истории в конечном в добротном действии одном — спокойно вышибать коленом добру не сдавшихся добром. ЛЕОНИД ЛАПЦУЙ{176}
(Род. в 1932 г.)
С ненецкого
ВРЕМЯ
Двадцатое столетие, ты смело Над зыбкими туманами шагало, Над валунами снежными звенело И над холмистой тундрою Ямала. Стрелою ты звенящею взлетало Из луков дедовских — отживших, грозных. И, вновь рожденное зарею алой, Рванулось в космос, к отдаленным звездам. Столетие «Востоков» и «Восходов», На крыльях мысли, что быстрее света, Ты на рубеж двухтысячного года Проносишься космической ракетой. Тебе поможет крыльев взмах железный, И ветер над тобою будет реять. Но только с мыслью спорить бесполезно — Она летит во много раз быстрее. К мирам далеким, по годам-ступеням Лети, тебя направит мысли гений. И, может быть, в двухтысячные годы Ты будешь гостьей на Луне желанной Сил набираться перед новым взлетом. Но — торопись! Стремись к своим высотам Всечасно, ежедневно, постоянно. ‹1966›
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ{177}
(Род. в 1932 г.)
ТАЕЖНЫЕ ЦВЕТЫ
Не привез я таежных цветов — извини. Ты не верь, если скажут, что плохи они. Если кто-то соврет, что об этом читал… Просто, эти цветы луговым не чета! В буреломах, на кручах пылают, жарки, как закат, как облитые кровью желтки. Им не стать украшеньем городского стола. Не для них отшлифованный блеск хрусталя. Не для них! И они не поймут никогда, что вода из-под крана — это тоже вода… Ты попробуй сорви их! Попробуй сорви! Ты их держишь, и кажется, руки в крови!.. Но не бойся, цветы к пиджаку приколи… Только что это? Видишь — лишившись земли, той, таежной, неласковой, гордой земли, на которой они на рассвете взошли, на которой роса и медвежьи следы, — начинают стремительно вянуть цветы! Сразу гаснут они! Тотчас гибнут они!.. Не привез я таежных цветов. Извини. ‹1958›
ПОДКУПЛЕННЫЙ
«Все советские писатели подкуплены…»
Так пишут о нас на Западе Я действительно подкуплен. Я подкуплен. Без остатка. И во сне. И наяву. Уверяют советологи: «Погублен…» Улыбаются товарищи: «Живу!..» Я подкуплен ноздреватым льдом кронштадтским. И акцентом коменданта-латыша. Я подкуплен военкомами гражданской и свинцовою водою Сиваша… Я еще подкуплен снегом белым-белым. Иртышом и предвоенной тишиной. Я подкуплен кровью павших в сорок первом. Каждой каплей. До единой. До одной. А еще подкуплен я костром. Случайным, как в шальной игре десятка при тузе. Буйством красок Бухары. Бакинским чаем. И спокойными парнями с ЧТЗ… Подкупала вертолетная кабина, ночь и кубрика качающийся пол!.. Как-то женщина пришла. И подкупила. Подкупила — чем? — не знаю до сих пор. Но тогда-то жизнь я стал считать по веснам. Не синицу жду отныне, а скворца… Подкупила дочь характером стервозным, — вот уж точно, что ни в мать и ни в отца… Подкупил Расул насечкой на кинжале. Клокотанием — ангарская струя. Я подкуплен и Палангой, и Кижами. Всем, что знаю. И чего не знаю я… Я подкуплен зарождающимся словом, не размененным пока на пустяки. Я подкуплен Маяковским и Светловым. И Землей, в которой сбудутся стихи!.. И не все еще костры отполыхали. И судьба еще угадана не вся… Я подкуплен. Я подкуплен с потрохами. И поэтому купить меня нельзя.‹1969›
* * *
На Земле безжалостно маленькой жил да был человек маленький. У него была служба маленькая и маленький очень портфель. Получал он зарплату маленькую. И однажды прекрасным утром постучалась к нему в окошко небольшая — казалось — война… Автомат ему выдали маленький, сапоги ему выдали маленькие, каску выдали маленькую и маленькую — по размерам — шинель. …А когда он упал — некрасиво, неправильно — в атакующем крике вывернув рот, то на всей земле не хватило мрамора, чтобы вырубить парня в полный рост!