Шрифт:
Сорок лет спустя Михаил Ценципер так оценивает себя той поры:
Отчаянный максималист, я наивно жаждал от каждого самозабвенной отдачи в учебе и дисциплины, что не знает никаких “сбоев”. Такое время! А кто-то смеет прийти с невыученными уроками? Еще кто-то умудряется опаздывать на занятия? И я, нисколько не обремененный (мягко говоря) педагогическим опытом, искал на них ответы в неукоснительной строгости. К тому же толком “повозиться” с кем-то из ребят в отдельности – на это просто-напросто не было времени.
Была у меня и еще беда (обычная у начинающих руководителей): слишком многое я брал на себя, подменяя порой учителя и еще более укорачивая свои рабочие сутки.
А мама преподавала древнюю историю и Средние века – отчасти поневоле. Не член партии, тем более – исключенная из партии, преподавать историю новейшую не имела права.
Вот какой запомнила ее Нелли Ершина:
Вижу перед глазами Анну Львовну, учительницу моего любимого предмета – истории – и нашу классную руководительницу. Я ее представляю сидящей за учительским столом, вижу ее милое лицо, большие темно-серые глаза и добрую улыбку.
Из воспоминаний Германа Серкова:
Анну Львовну слушали завороженно, в классе классическая тишина; она любила садиться за первую парту у окна, поворачивалась к нам лицом и, сидя, рассказывала об удивительной истории Древнего Рима. Слушали ее затаив дыхание; она никогда не повышала голоса, была очень ровной, тихой и печальной и на всю жизнь подарила нам любовь к истории.
А так вспоминает Асю, Анну Львовну, один из любимых ее учеников Леня Портер:
Высокая, очень худощавая, с красивым лицом, зябко кутаясь в платок, она внимательно смотрела на нас ласковым и строгим взглядом. В этом взгляде всегда искренняя заинтересованность: “А каков ты человек? Чего ты стоишь?” Нравственные критерии ее оценок очень высоки, и ты стоишь перед нею, как перед своей совестью, и, если виноват, стыдно бывает ужасно, хоть беги на край света.
В начале 1942 года из блокадного Ленинграда в Дербышки приехала группа эвакуированных по льду семей. Среди них – Наталья Андреевна Гурвич, жена оптика-полировщика стекол на заводе. Она вспоминает:
Поместили нас с мужем в “ангарном бараке” – четыре семьи в одной небольшой комнате. Трудное то было время: лишения, недоедания, не хватало одежды, обуви, но завод работал на полную мощь, жила школа, учились дети.
Сразу же по приезде пришла в школу № 101, единственную в поселке. С большой теплотой встретил меня директор школы Михаил Борисович Ценципер. Как сейчас помню, как загорелись его глаза, когда он узнал, что перед ним специалист по физическому воспитанию и хореографии. С его кипучей энергией и принципом “не откладывать на потом” он тут же повел меня в класс.
Он с ходу определил, какая это находка для школы. Наталья Андреевна организовала хореографический кружок, который стал лицом школы, завоевывая первые призы на смотрах художественной самодеятельности Казани. Самой яркой звездой коллектива стала Эля Смирнова. Она вспоминает:
Моя школа резко изменилась, когда к нам пришла Наталья Андреевна. Я помню, был просмотр в хореографический кружок, и с первых же движений Наталья Андреевна обратила на меня внимание. Я даже не представляла себе, что у меня есть способности.
Хореографический кружок репетировал номера на музыку Шопена и Чайковского, Асафьева и Глиэра, Рахманинова и Бородина, Брамса и Грига.
Снова Эля:
Я помню, как наш директор Михаил Борисович старался поддержать меня, давая талон на дополнительное питание, так как я была очень худенькая и бледная. Я всегда получала путевку в пионерский лагерь.
После войны Эля поступила в Ленинградское хореографическое училище в класс Агриппины Вагановой – редчайший случай приема в ведущее училище в “преклонном”, пятнадцатилетнем, возрасте. Потом Эля в течение двадцати трех лет была солисткой Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова. Позже она осталась работать в театре в качестве педагога-репетитора.
Были при школе также драматический кружок и хор, часто выступавшие в поселке, городе, госпиталях. А ведь еще регулярно выходили стенные газеты-“молнии”, работал радиокружок, тир, спортивные и военные секции.
Из воспоминаний Геши Брусенцова:
Это был школьный актив, буйный, самодеятельный, очень незаметно направляемый нашим директором и учителями. В нем вечно кипели идеи и страсти, велись бурные дискуссии, готовились вечера, карнавалы, спектакли, концерты, школьная стенгазета. В стенах школы всегда было тепло и светло, захватывающе интересно. Все, что делалось, делалось по “большому счету”. Если пьеса, то это не дешевенькие скетчи, а “Свои люди – сочтемся” Островского, “Русские люди” Симонова, сцены из “Бахчисарайского фонтана”, “Бориса Годунова” Пушкина, “Горе от ума” Грибоедова…
Сколько талантов было в нашей чудесной школе!
Какой проникновенный голос был у Эди Строгановой, он буквально завораживал всех слушателей, а на городском смотре эта прелестная девочка завоевала первое место. Сколько было радости и счастья, когда наша школа получила переходящее знамя ГорОНО, отобрав его у 86-й, прославленной ранее, школы. Так это знамя и осталось навсегда в 101-й школе!
Из отчетов:
В июне 43 г. в школе было 793 ученика, в 2 раза больше, чем в 40/41 учебном году. При этом кружковой работой были охвачены 486 человек (2/3 всех учащихся).
На танковую колонну в школе в 43 г. было собрано около 5000 руб., отправлено в действующую армию 5500 писем, 500 теплых вещей, большое количество кисетов, мыла, носовых платков. Для медицинских учреждений собрано около 300 кг лекарственных растений (полынь, пастушья сумка, хвощ и пр.). Большая помощь оказывалась госпиталям, детям Сталинграда и других освобожденных районов. Всем этим ученики были вовлечены в общие дела страны, воспитывались в любви и сердечности друг к другу.