Шрифт:
В конце апреля – начале мая 1964 года Юра и Володя последний раз поехали вместе на несколько дней на отдых в Коктебель. Больше братья вместе не отдыхали – у каждого началась своя жизнь.
Глава 7
Юрин космос. Юрина земля
Из воспоминаний и писем Юры:
В 1959 году я поступил на работу в один из ведущих институтов в области космической техники. Руководил им знаменитый академик Пилюгин.
Все, что делалось в институте, было новым, неизведанным и, несмотря на завесу секретности, вызывало живой интерес в стране. Я считал, что мне выпал счастливый билет. К нашим услугам было лучшее оборудование и приборы известных мировых фирм.
Помню, утром 12 апреля 1961 года по институтскому радио объявили, что состоится общий митинг в механическом цехе опытного завода. Повестка не объявлялась. Цех – громадный, но к назначенному времени все проходы были заполнены людьми. Напряжение нарастало… Вдруг было включено радио с мощными усилителями и диктор сообщил о полете в космос и успешном приземлении Юрия Гагарина! Началось что-то невообразимое. Это не опишешь. Овация длилась долго.
Очень долго! У многих от волнения и радости на глазах были слезы. Каждый из собравшихся чувствовал себя участником этой победы.
Официальное название института – п/я 1001. Все шутливо говорили, что это “Тысяча и одна ночь”. Очень высокая секретность.
Но когда мы переехали во вновь построенное здание в Черемушках, то “Голос Америки” и “Би-би-си” в этот же день передали эту секретную новость.
И все-таки связываться с чем-то секретным, лезть на рожон побаивались.
Юра вспоминает:
Это было после защиты отцом диссертации и банкета в ресторане. Поздним вечером все шли домой по освещенной улице. Но я решил сократить путь и пошел по темному переулку. Вдруг мне навстречу с криком “Помогите!” выбегает девушка и просит проводить ее, так как какие-то парни на нее напали. Я, конечно, ее успокаиваю и иду с ней. Потом она неожиданно юркнула в подъезд, а я остался один на один с четырьмя здоровыми “лбами”.
Удар сзади. Я в луже, плащ рядом. А папка с отцовской абсолютно мирной диссертацией рассыпалась и разлетелась. И тут, я сам не знаю почему, кричу: “Не троньте, это секретные документы”. Ребята замерли, а потом прихватили мои часы и быстро скрылись.
Через несколько дней парней нашли.
Суд. И на суде Юра вдруг их пожалел. Он сказал, что не помнит, как пропали часы. Парням дали “условно”.
Прошло лет десять. И вот как-то Юру на улице остановил незнакомый здоровенный мужик и стал благодарить. “Вы нас тогда спасли”, – сказал он. Они пожали друг другу руки и разошлись.
На днях имел разговор с начальством – “настоятельно рекомендуют” идти в аспирантуру. Сегодня взял бумаги для заполнения, но в общем, как всегда, на перепутье. Для подготовки к экзаменам (в сентябре) дается месяц оплачиваемого отпуска. Одним словом – не знаю.
Сомнения позади – решаюсь сдавать. Но за 5 дней до первого экзамена попадаю в больницу. Привожу с собой ворох учебников и книг. Почему врачи разрешили мне ездить на такси в институт – не знаю, но, видимо, моя настойчивость и решительность сделали свое дело За 10 дней экзамены были успешно сданы.
1965–1969 годы. Я работаю, но мысли крутятся в основном вокруг диссертации. Включены не только мозги, но и нервы: оппоненты, споры, разочарования, снова споры…
Семнадцатого декабря 1969 года ученый совет института под председательством Пилюгина проголосовал “за”.
Я стал кандидатом технических наук. В нашем большом отделении это был первый случай. И редкая тема – обработка бериллия.
Для меня это была в первую очередь победа над собой. Это стало большой радостью для мамы и предметом гордости для отца.
В институте Пилюгина я проработал двенадцать лет. Это было, конечно, незабываемое время. Но в сорок лет мне захотелось попробовать чего-то земного, более свободного и открытого. И такая возможность нашлась. Несколько моих товарищей по работе еще раньше перешли в технически очень отсталую медицинскую промышленность и позвали меня. Я согласился. Вскоре стал начальником большого отдела в конструкторско-технологической организации и проработал там почти тридцать лет. Это было интересное, приносящее удовлетворение время, когда на наших глазах и нашими руками обновлялись заводы, дающие такие нужные людям вещи – медицинское оборудование и очки.
Эти годы памятны бесчисленными командировками: за 30 лет – не менее трехсот. Заводов было много и дел хватало! Железнодорожные поезда, междугородные автобусы, вокзалы, аэропорты, даже теплоходы – все это вплеталось в повседневную жизнь.
Когда я был в командировке в Австрии, в программе “Время” показали репортаж про визит нашей группы. Его видели и родители, и Володя, находившийся тогда на Кавказе, и многие знакомые. Из Киева Анатолий потом писал: “Юрка, восхищен тобой, видел по программе “Время”, так держи. Желаем тебе успехов в твоем труде. Твой труд удлиняет людям жизнь, снимает боль…”
Услышать такие слова приятно – в этом был смысл работы.
В 1995-м впервые побывал в Париже – по совместным делам с крупнейшей во Франции оптической фирмой. Где-то в городе увидел афишу: в знаменитой церкви Мадлен будет исполняться “Реквием” Моцарта. Я пошел на концерт, решив, что это станет моим поклоном Артуру, для которого Париж был последним местом работы за границей.
Иринка
По возрасту Иринка была ближе к Володе – всего на три с небольшим года младше его. Она была приветливой, общительной: и в школе, и в институте у нее было много друзей. После отъезда Володи на сборы Иринка ему пишет:
В Риге было очень хорошо, но мало. Буквально со слезами на глазах уезжала оттуда. Погода была очень хорошей. Было тепло, иногда дожди. Загорели. Море было холодное, но в реке!.. В последний день я пошла купаться на реку в 12 часов ночи. И барахталась в воде целый час. Отплыла на середину залива, легла на спину, запрокинула руки под голову и так лежала долго-долго. А на небе надо мной медленно плыли облака и горели ярко звездочки. И было мгновение, когда я задремала, но тут же очнулась. Это было какое-то другое царство. Как было хорошо! Легла я в эту последнюю ночь в третьем часу. А в четыре нас уже разбудили на рыбалку. Нас было четверо (двое мальчишек и двое девочек). Плыли на лодке. За 4 часа не поймали ни одной рыбки, хотя ребятки были отличными рыболовами. Но это не важно, а важно то, что было очень красиво вокруг. Меня всегда до слез волнует красота ночи и рассвета.
Там было много знакомой молодежи. Было весело. Много смеялась. Масса крупных и мелких забавных эпизодов, интересных встреч, разных сюрпризов. Играла в теннис. Жили в комнате в 3 кв. м. Там была кровать и еле помещалась раскладушка. Но мы ухитрились устраивать роскошные “приемы”. Одним словом, весело! До сих пор хожу под хмелем Риги.
Ну, а послезавтра – в Коктебель. Слышала я, что вы тоже туда собираетесь. Ну что же, приезжайте. Мы там все разведаем.
Иринка с Мишей очень любили друг друга: отец испытывал нежность к этой очаровательной девушке, а она видела в нем не просто дядю, а близкого друга. Из Коктебеля она пишет “дяде Мише”:
Милый и дорогой мой Ашуня! Ты просто чудо. Твое письмо тоже опрокинуло меня навзничь. Я тоже писала и смеялась, смеялась, как только я умею. Письмо твое пришло, когда у меня уже не было грустного настроения, но, как всегда, было очень своевременным. Я уже не помню, что в моем письме могло привести в такой восторг. В “угаре пьяном” я могла написать что угодно. Одним словом, я еще раз перечитываю твое письмо и опять смеюсь.
Родителей я забрасываю километровыми письмами. Всех вас помню. Книг нету, читать нечего, а в пинг играю и жду Володьку. Ашунька, давай договоримся, что, когда я приеду, я тебя и ты меня повезешь в “Арагви” (я здесь подсоберу денежек). Бумаги у меня нет (нет во всем Планерском) – писать не на чем.
Думаю, что буду потом вспоминать Коктебель. Володьку ждем. Целую, всем привет.
Тутик.Тутик – ее семейное прозвище. Именно в эти дни, после приезда Володи, произошел странный случай, которому тогда никто не придал значения. Во время прогулки по Кара-Дагу Иринка вдруг сказала Володе: “Я почему-то не могу идти”. Ей предложили отдохнуть. Обратно она вернулась вместе со всеми, эпизод был забыт.
В 1962 году, когда Ирина с родителями отдыхала в Паланге, стало очевидно, что она больна, но чем – пока непонятно.
Письмо от мамы, тоже бывшей тогда в Паланге:
У Иринки очень неприятные судороги, которые бывают очень часто, но вряд ли кто-нибудь поможет, но можно будет и проконсультироваться.
Наконец ставят диагноз: рассеянный склероз – болезнь практически неизлечимая.
В медицинской энциклопедии описаны симптомы: “Проявляется в возрасте от пятнадцати лет. Слабость, головокружение, неустойчивость при ходьбе, нарушение зрения, речи. Многие больные утрачивают способность к передвижению уже через несколько лет”.
У Иринки все происходит стремительно, вскоре она сама уже не может писать. Письмо отцу под ее диктовку пишет Евгений Николаевич:
В комнате, где я лежу (сижу), стоит прекрасный телевизор “Знамя”, а по выходе из комнаты бушует и плещется Балтийское море. Я чувствую себя не очень хорошо, но много лучше, чем неделю назад. У моего отца здесь две “жены”, но он от этого лучше себя не чувствует. Главное, ему трудно установить, какая из них главная. Засим, дорогой Ашуня, я в последних строках моего письма передаю тебе мой горячий привет, во вторых строках передаю тебе привет от отца, Е. Н. Еремина, в третьих строках моего письма передаю тебе привет от мамы моей, Ценципер А. Б., и в четвертых строках моего письма передаю привет от жены твоей Ужет А. Л.
Ее мужество кажется невероятным. Вот последнее письмо мамы отцу и сыновьям из Паланги:
Все бы хорошо, но бедная Ириночка болеет и все не в радость. Вот уже 12 дней как она в постели, совсем не ходит, а ведь она очень бойкая; умница, не жалуется, улыбается, смеется, но от этого еще тяжелей за нее.
Приедем мы, наверное, 25.08 в 10 часов вечера. Нужно будет, чтобы вы все трое встретили и донесли ее на руках до машины, здесь как-нибудь устроимся тоже. А может, у нее наступит улучшение, последние несколько дней ей лучше стало.