Шрифт:
– В тень уйдя от света белого,
И устав смешить людей,
Глядя в треснувшее зеркало,
Плакал пьяный лицедей,
Чья судьба была им прожита
Непонятно до конца.
Отличить и сам не может он
Свою маску от лица.
Кто поверит, кто поверит комедианту,
Кто сотрёт с лица его не воду, а слёзы?
Знает ли хоть кто-нибудь, с чьим именем на устах
Шагнёт он к барьеру?
«Это ведь можно и о Рейнмене сказать. Кто он: человек, такой, как мы, или фантом в маске? А сам он может отличить свою маску от лица? Или и днём он живёт в чёрной маске, с ножом в руке? И есть ли у него хоть кто-нибудь, кто ему верит и кому верит он? Ещё раньше я думала: Рейнмен — это Михаил, с ним всё ясно: Элина, Женя… А теперь снова неизвестность. И все списки «пустые», все 49 человек оказались «не в строку». Валерий во сне сказал: я знаю Рейнмена. Дедушка Джеймс в другом сне говорит: я ближе всех к нему. Но сон — это ведь не жизнь. Рейнмен оказался пятидесятым в списке на 49 человек. И я ничего о нём не знаю. А он, может быть, знает меня, ходит за мной, дышит мне в затылок, может даже сейчас набирает мой номер телефона…»
В ту самую секунду, когда отзвучал последний аккорд песни, словно в ответ на мысли Синдии как ножом по нервам ударила телефонная трель. Распалённая своими последними мыслями, Синдия чуть ли не взвизгнула от ужаса, пока не сообразила, что это всего лишь телефон, и надо ответить.
«А что, если это…»
Дрелен, дрелен…
– В общем, ладилась нелегко
Дружба пламени с мотыльком!
– Мяу?
«Хватит чушь пороть, Соболевская, а ну-ка подойди к телефону!»
Дрелен, дрелен!
Самба белого мотылька
У открытого огонька —
Как бы тонкие крылышки
Не опалить!
Лучше мало, но без тоски
Жить, как белые мотыльки,
И летать себе недалёко от земли…
– Добрый день. Это квартира Синдии Соболевской. К сожалению, я не могу сейчас подойти к телефону. Оставьте сообщение после звукового сигнала!
– Прости, я, кажется, не вовремя звоню? Просто я хотел показать тебе свою новую покупку. Она стоит во дворе. Но если ты сейчас занята чем-то другим, то я потом похвастаюсь перед тобой…
– … Он её не сильно, но обжёг,
А она недолго, но любила…
– Привет, Павел! — воскликнула Синдия, хватая трубку. — Извини, я музыкой заслушалась. А что ты себе приобрёл?
– В общем, ладилась нелегко
Дружба пламени с мотыльком!
– Она стоит возле парадного входа. Я давно точил на неё зуб, но решился только сегодня. Я получил контракт на экранизацию первых шести книг и на гонорар решил себя побаловать!
Посреди двора возвышалось нечто настолько огромное, обтекаемое, массивное и блестящее, что Синдия не сразу поняла, что это джип «Эскаладе», чёрный красавец, по сравнению с которым даже «Круизёр» Михаила выглядит небольшим автомобилем. Машина была весьма угрожающего вида, с массивной решёткой на радиаторе и с фарами такой формы, будто автомобиль говорил: «Я такой, каков я есть, а кому не нравится, могут проваливать!». Такой же вид был и у Павла, стоявшего возле своей покупки. В кожаных блестящих брюках и обтягивающей могучий торс рубашке-сеточке Павел немного напоминал свою новый автомобиль и также излучал силу, уверенность и вызов.
Двор плавился от жары. После комнатной прохлады Синдию даже обожгло горячим дыханием и ослепило солнцем. Щурясь и жалея, что не захватила чёрные очки, она подошла к Павлу со словами:
– Ну и красавец! Ты его сегодня купил?
– Только что привезли! — Павел поиграл ключами. — Прокатимся? Машина как зверь! Весит десять тонн, а разгоняется, что твой реактивный самолёт! Да, и ещё… Мама приглашает тебя на чай. Она очень тебе благодарна за то, как ты Аринке помогла. Если хочешь, заодно и машину обкатаем и покажем им. Как думаешь, они выпадут в осадок?
Синдия рассмеялась:
– А почему бы и нет? — «Заодно выброшу из головы всякие глупости!». — Подожди десять минут, я только переоденусь и возьму сумку! Только обещай никого не загонять на газоны!
Квартира Львовых была совершенно не похожа на футуристическое чёрно-белое жилище Павла. Нежные пастельные тона обоев, мебели и украшений, на стенах — два пейзажа: дикий пляж на закате и пронизанный солнцем хвойный лес, а на столике в гостиной — фотография Ирины Андреевны с младенцем в розовом платьице и мальчиком лет восьми с недетскими, серьёзными глазами.