Антон присмотрелся к нему и стал перебираться на заднее сиденье, чтобы выйти из машины.

– Ну и придурок, — повторил он. — Это ведь Пашка Уланов. Конечно, он меня не узнал, иначе не стал бы наезжать на мою машину. Это его любимое развлечение, — Антон вылез из «Волги», — задевать чужую машину, а когда водитель начинает орать и посылать его, Пашка ему от души вламывает.

– Не подозревала, что Павлик такой, хм, шутник, — хмыкнула Иветта, вылезая следом.

– Пашка любит нарываться, экстремал по жизни, в рот ему компот. Знаешь, что он отмочил как-то в десятом классе? Физику у нас вела на редкость злобная тетка, у которой вечно были трения с мужем, сы-новьями, невестками, и отрывалась она на учениках, специально выбирала самых тихих, безответных, затюканных, которых и так пинали все подряд. Еще она готова была съесть с костями симпатичных дево-чек, вечно занижала им оценки, могла обозвать перед всем классом.

– Ты, случайно, не о Петуховой говоришь? — присвистнула Иветта.

– Откуда ты ее знаешь?

– Я ведь тоже в школу ходила. Помню ее, грымза чокнутая. И что отколол Павлик?

– Петухову еще бесило, когда у кого-то настроение хорошее. Сама она вечно ходила зеленая от зло-сти и старалась испортить настроение всем кто ей попадал под руку. В тот день она ставила нам оценки за контрольную работу, и именно в этот день у Пашки случился день рождения. Он пришел в школу на-рядный, в приподнятом настроении, на перемене собирался пригласить в гости весь класс, и в первую очередь одну девочку, которая ему нравилась — он специально новый костюм надел, для нее. В общем, физюля увидела, что Пашка торжественно настроен, и решила сбить ему радость, да еще и окатить по-моями перед всем классом.

– Это ее хобби, — проворчала Иветта.

– Вот-вот. Короче, Петухова довольно бегло прошлась с комментариями по нашим работам до бук-вы «У» — разумеется, все мы, кроме парочки ее любимчиков, дебилы, недоумки и лентяи, которые учиться не желают, а потом с пафосом заявила: «Но работа Уланова — это нечто, выходящее за всякие рамки! За такую работу и двойки много!» и рявкнула на весь этаж: «Уланов, тебе в голову не приходит встать, когда к тебе старшие обращаются?! Тебя мать плохо воспитывала?!!». И Пашка вместо того, что-бы понуро встать, ответил: «Я и сидя могу выслушать, насколько ужасна моя работа, какой я тупоголо-вый и ленивый и что мне надо брать пример с вашего ненаглядного Лёньки Полищука, будущего светила мировой физики, но не забывайте, что даже у учеников есть свои права, и одно из них — мы не обязаны вечно выслушивать оскорбления на уроках, а педагог не имеет права переносить свои личные мотивы на работу и унижать человеческое достоинство учащихся!».

– Петухову кондрашка не хватила? — воскликнула Иветта.

– Еще почище! Сначала она вся посинела, потом как заверещит! Пашку чуть ли не матом покрыла! Побежала к классной! Та к директору! Ирину Андреевну, маму Пашкину задолбали вызовами! Педсовет собирали! Чуть ли не уголовное дело завели! Петухова чуть ли не на Библии клялась, что поставит Пашке двойки во всех четвертях, и аттестат он получит только через её труп! Классная, ее лучшая подруга, обе-щала выдать ему такую характеристику, с которой его только в колонию строгого режима примут! Ну, мы тогда всем классом направили делегацию в районо, написали коллективное письмо в газету и в отдел по защите гражданских прав. Мы знали Пашку, знали Петухову и понимали, кто в этом случае прав. Мо-жет, ты помнишь, какой тогда шум поднялся, дело чуть ли не до суда дошло. В итоге Петухову загнали в бутылку и отбили у нее охоту срывать злобу на учениках, не знаю, правда, надолго ли. Пашку она до са-мого выпуска ненавидела, просто зеленела при его виде, но портить ему аттестат не посмела. Показали ей кузькину мать. Но Пашка все же псих: ведь все могло и хуже закончиться, вылетел бы он из школы. А всё эта его любовь к риску!

Павел Уланов вышел из магазина, подбрасывая на ладони пачку сигарет, взглянул на недвижно стоящий поезд и неспешно зашагал к джипу.

– Эй, Пашка! — окликнул его Антон. — Я ведь на своей «волжанке» и полгода не езжу. А если бы ты мне ее помял своим броневиком?

Павел сверкнул очками в его сторону и ускорил шаг.

– А, привет, Платов, — сказал он. — Не узнал, богатым будешь. Интересно, они еще долго будут держать поезд? Пробка уже собралась, наверное, до проспекта Гоголя!

– Я тебя тоже не сразу узнал, будешь еще богаче. Может, подвинешь свой танк?

– Некуда, — Павел содрал с пачки «Парламента» целлофан. — Пока я за сигаретами ходил, мою машину «заперли» со всех сторон.

– Вот эти новые русские, — заворчала, увидев, как Павел уронил целлофан с пачки сигарет на ас-фальт, старушка, торгующая семечками у магазина, — всюду мусорят, труд дворников не уважают, зага-дили весь город, вот уж поистине ни стыда, ни совести, Сталина на них нету, живо б порядок навел…

Павел медленно обернулся и из-под очков заморозил ворчунью долгим презрительным взглядом, и холодным ровным голосом ответил:

– Бутылки из-под пойла за 4.50 по ночам об асфальт точно не новые русские бьют с гнусавыми во-плями. Состоятельные люди употребляют более благородные напитки, и пустые бутылки выносят в му-сорный бак в мешке для отходов, а город загадили бомжи, алкоголики, гопники и «продвинутые» прыща-вые придурки в длинных шортах. Я думал, это очевидно каждому дебилу.