Шрифт:
разносился довольно сильный и красивый голос Космача.
Была бы только ночка Сегодня потемней.Это пение не походило на обычную шутливую выходку Космача. Слишком уж отчаянно звучал голос.
– — Слышишь? — спросила Славка.
— Слышу, — ответила Ася.
Ей нравилось, что в эту ненастную ночь чье-то сердце рвется к ней. Она задумалась о Славке и Колоколове, о себе и Грузинцеве, вспомнила красавицу Евдоху.
Была бы только тройка. Да тройка порезвей!.. —неслось среди мрака и дождя.
Дождь не перестал и утром. Мелкий, но густой, он весь день сыпался на тайгу. О работе нечего было и думать.
Рабочие в своей палатке рассказывали какие-то истории, раздавались взрывы хохота, из походного приемника «Турист» звучала музыка.
В палатке геологов было тихо.
Грузинцев лежал, сунув руки под голову, выставив бороду вверх. Он улыбался, вспоминая о жене и дочке Сонюшке. Ей недавно исполнилось три года. Никто не знал, как он любил ее, как тосковал о ней. В бумажнике хранилась ее фотокарточка, и он каждое утро смотрел на смешную курносую мордочку. «Если б ты знала, Буратино мой, как я скучаю о тебе, — мысленно говорил он ей. — Неужели придет минута, когда я схвачу тебя в охапку и расцелую твой носишко?» — Грузинцев заворочался. Нет, больше невозможно так лежать!
Петрович курил крепчайшую махорку, прихлебывал крепчайший чай и, откинув полог, читал любимого Куприна. Посохов углубился в геологическую карту. Палей, лежа на животе, строчил в тетради, должно быть, записывал материал для дипломной работы.
Грузинцев сел, потер счастливо-тоскующие глаза и вылез из палатки. Он заглянул к сестрам, которые зубрили английские слова. Сел на спальный мешок. И сразу же стал рассказывать о дочке:
— Жена говорит: «Я съела петушиный гребень». А Сонька поняла это по-своему и сердито закричала: «Мама съела расческу! Папе нечем чесаться!»
Он долго еще отводил душу, рассказывая о ней.
— Не успеешь оглянуться, как уже вырастет с вас, — сказал он Асе.
Она слушала, не глядя на него. Лицо ее было строгим. Ей приоткрылась иная сторона жизни Грузинцева. У него есть своя любовь, круг близких людей. И никогда ей не войти в эту его другую жизнь.
— What do we see?.. not see... what do we know about people’s life? — грустно спросила Ася сестру, подыскивая нужные английские слова.
— Little...
— Here we met... с геологами в тайге... and very soon for many years... Нет.
— Forever? — подсказала Славка.
— Да, да! We shall... э-э... part forever and what do they think, what do they feel? I want to cry bitter tears... Славка!
— What’s the matter with you?
— Так... э-э... I am sick at heart... [2] В общем, чепуха!
— Девочки! В обществе секретов не бывает! — Грузинцев погрозил пальцем и засмеялся. Ему почему-то показалось, что они говорили о нем.
Пришел Палей, сел напротив, стал неотрывно и томно смотреть на Асю.
2
— Что мы видим... нет... знаем о жизни других?
— Мало...
— Вот мы встретились с... скоро на многие годы...
— Навеки?
— Навеки разойдемся... расстанемся... А что они думают... чувствуют? Мне хочется горько плакать...
— Что с тобой?
— Тяжело на сердце...
— Избавьте меня от больших желаний — они измучили меня, научите меня любить простую судьбу — она сделает меня счастливым, — прошептал он непонятное. Ася с досадой отвернулась.
Пришли Посохов с Петровичем. В палатке стало тесно и весело. Славка притащила ведро чаю.
Отвернули полог-дверь, из палатки, удлиняясь, поплыло синее облако дыма. В дверь виден был сыплющийся дождь, сквозь его густое мелькание проступала глухая, ощетинившаяся сухостоем падь.
В палатку пролез Космач, положил на Асин спальный мешок охапку мокрого алого шиповника. От него сразу же славно запахло и натекла лужица. Довольный Космач приткнулся у выхода.
— Как тебе работается у нас? — спросил его Грузинцев.
— Мне эта работенка вполне пришлась по вкусу, — признался Космач и сдул с папиросы пепел. — Ей-богу, я все не мог найти дело по душе. И вот нашел: копать у вас канавы. Не люблю я всякую ответственность. Ну ее к лешему! Ярмо! Был шофером: за машину отвечал, за людей в кузове отвечал, за петуха на дороге и то отвечал. Будто камень висел на шее. А теперь отвечаю только за себя. Еще вот документы терпеть не могу: крепостное право. Я — вольный казак! Свобода — главное!
— Ты, Космач, анархист, — Грузинцев засмеялся.
Он посмотрел на сестер, подумал: «Они определенно говорили по-английски обо мне. А что говорили? И почему у Аси голос звучал грустно?»
— Ну, а у вас, сестрицы, какое настроение? — спросил он.
От Чемизова он знал их историю. Она вызывала со дна души молодое, что было приглушено повседневными заботами, но что так нужно человеку, как порой бывают нужны стихи и музыка.
— Настроение по разным причинам запутанное, — Ася мрачно покосилась на Славку, — но в общем-то все в порядке. Тайга, геологи, скитания, поиски... Интересно!