К сорока годам моя личность уже достигла пика своего распада. Так считала моя мама.

Я выпивал, матерился, иногда спал не снимая ботинок.

Кроме того, позволял себе ругать политическое руководство страны из которой уехал, ничего не добился в жизни и вместо того, чтобы покупать жене бриллианты попёрся на войну. Так говорила моя бывшая жена.

Среди бывших коллег и соседей я слыл грубияном.

Кроме того, недоброжелатели упорно принимали меня за еврея, а бывшая жена как-то назвала меня неудачником и импотентом. Однажды она сказала:

—Ты не можешь любить!

Брюнетка за соседним столиком неожиданно скосила на меня взгляд.

В нём содержались лихорадочный интерес и легкая тревога. Такой взгляд бывает у милиционеров, следователей прокуратуры и незамужних женщин.

После чтений брюнетка подошла ко мне. На меня пахнуло запахом французских духов.

Звали её Агнесс. У неё был чуть хрипловатый голос. Выяснилось, что она пишет стихи. Кроме того возглавляет литературное общество. Говоря по русски является председателем.

Оказалось, что у нас даже имеются точки соприкосновения. Много лет назад она писала статью о моём дяде Карле. Вернее о скрипках, которые делает его сын Артур.

Мне предложили бокал вина. И на целый вечер я стал объектом внимания мужчин и женской заботы.

Сначала я отнёс это на счёт своей литературной гениальности. Потом понял, что это всего лишь вежливость со стороны очень воспитанных людей.

Один из заместителей Агнесс был похож на актёра Алексея Гуськова. Его звали Анатолий Штайгер. Бывший журналюга, в самом хорошем смысле этого слова. Потом уже я узнал, что он необыкновенно совестливый человек и горький пьяница. Хотя в России очень часто, первое, неотделимо от второго.

Агнесс была умна и иронична.

Мы проговорили с ней весь вечер. Мне удалось даже не напиться.

Ближе к девяти часам я попрощался и вышел. Время действия моего проездного заканчивалось ровно 21.00. Я, словно Золушка, должен был успеть сбежать до наступления этого часа. Иначе сегодняшнее праздничное настроение грозило превратиться в банальную тыквенную кашу.

Меня встретила улица, тронутая таинственным светом ночных фонарей.

Гайгер

Одним из самых ярких представителей российских немцев, выбившихся в люди был доктор филологии Гайгер.

У Роберта Матвеевича было две биографии. Одна торжественная, сухая и официальная, как протокол допроса. Другая не очень, и которую он тщательно скрывал. Первую знали все- близкие и дальние родственники, коллеги, читатели.

Вторую знало лишь ограниченное количество людей. В кабинетах этих людей по прежнему висел портрет худощавого сорокалетнего мужчины в гимнастёрке, с усами и клинообразной рыжеватой бородкой.

Писатель Владимир Войнович называл этих людей- «Те, кому положено знать, все».

Гайгер жил в небольшом, провинциальном немецком городке. Его можно было назвать даже патриархальным. И Роберт Матвеевич считал, что для места своего проживания он является личностью чересчур масштабной.

Может быть от этого, или осознания своей загадочности он всегда держался высокомерно. Праздные разговоры не любил. Когда его приглашали посидеть с мужиками и попить пивка, отказывался:

– К сожалению...много работы…

Соседи уважительно качали головами. Говорили:

– Труженник.

–Профессор…

Целыми днями профессор, как и положено труженику, работал. Что- то печатал. Жена ходила по квартире на цыпочках. Из -за двери доносился стук одним пальцем по клавиатуре компьютера.

Иногда профессор оставался дома один. Жена уезжала на подработку. Она убирала в чужих квартирах. Профессор прогуливался по комнате, обдумывая сюжет следующей статьи. Шаркали стоптанные тапочки, печальным мешочком свисали некогда синие, крепко линялые тренировочные брюки.

Писатели, как известно, любят одиночество. Принято считать, что в это время к ним приходят умные мысли. Но еще больше они любят поговорить с кем нибудь о своём творчестве. Желательно с кем-нибудь недалеким, наивным и восторженным.

Профессор присел на диван. Взял в руки трубку телефона.

У меня в квартире вдруг зазвонил телефон. Первый телефонный звонок в Германии!

В квартиру я только заселился и телефонный аппарат был почти единственным предметом обстановки. Знакомых в Германии у меня тоже пока не было, и звонить было вроде как некому.

Я снял трубку. Внезапно почувствовал волнение. Сказал хриплым со сна голосом:

– Ах-ххллё.

Голос на другом конце был незнаком.

– Сергей Герман?