«Как странно,— думал я,— другая страна, чужая как далёкая галактика, а разговоры те же, что и дома».

– Заложи ближнего своего, ибо ближний заложит тебя и возрадуется,- философски заметил я, стряхивая пепел под стол.

Штайгер вздрогнул и негромко выругался.

– Не говори так, - сказал он.- Стучать, докладывать, информировать не только аморально, но и западло. Что касается меня, то я писал прозу, стихи, сценарии, но доносы - никогда!

Я тронул его за руку.

– Толя, прости!

Он махнул рукой.

– Ладно... проехали. Вернёмся к стукачам по призванию. Возьмём к примеру Гайгера. Ты с ним уже знаком?

Я промолчал.

Толя на этот раз медленно, с остановками опрокинул вторую бутылку. Крякнул, вытер губы ладонью. Передвинул по столу пепельницу.

– Так вот... Он пытается учить писателей, правда сам ни одной книги не издал. Редактирует журнал, но писать не умеет. Его земляки и бывшие коллеги говорили, что он общается с гебешниками. Ещё он глуп, чванлив, подл...

Вообще-то Гайгер по образованию учитель. А значит должен был учить детей доброму, вечному, но прежде всего, чему-то приличному. Какой он учитель судить не берусь, а вот стукач он разносторонний. По совместительству сначала трудился лаборантом, потом доцентом, потом стал профессором.

Некоторые говорят, что органы завербовали его, когда он преподавал в Кустанайском пединституте. Дескать, будучи женатым, завёл шашни со студенткой, она забеременела. Он отказался разводиться, признавать отцовство. В результате неудачный аборт, или самоубийство, не знаю. Студентка погибла. Всё вылезло наружу. Гайгера должны были судить или в крайнем случае погнать с кафедры. Но тут органы предложили помощь. Дело замяли, а Робу с глаз подальше отправили в другой город.

Так вот, не буду оспаривать эту историю со студенткой, возможно, что так оно и было. Но завербовали Робу раньше, ещё в армии.

Посуди сам. Я ведь из тех же мест, что и Роба. Он везде говорит, что его семью депортировали вместе с поволжскими немцами в августе 1941 года. Врёт!

К поволжским немцам он не имеет никакого отношения. Он из Одессы.

Его папенька или дедушка, Матвей Матвеевич, в далёком 1915 году преподавал законоведение в еврейской гимназии города Одессы.

В августе 1941 года Одессу заняли немецкие и румынские части. Также, как и моя семья его близкие вместе с Робой отступили вместе с частями вермахта. Так он оказался в Германии и тоже получил немецкое гражданство. В семипалатинской ссылке Роба оказался уже после войны.

Теперь посуди сам, за какие такие красивые глаза приняли в пединститут не просто немца, а ещё и побывавшего в оккупации? Кроме того, имеющего гражданство враждебного государства?

Не просто приняли, но после окончания вуза ещё и оставили на кафедре в институте!

Штайгер откупорил последнюю бутылку пива. Я пододвинул ему свой стакан.

– Знаешь сколько студентов хотело остаться и не ехать по распределению куда-нибудь в Тургайскую степь? Сотни человек на одно место. И не просто студентов, а тех, у кого папа-мама были председатели колхозов, инструкторы райкомов партии, директора магазинов, товароведы и прочие «уважаемые люди».

Я сказал:

– Чего мы здесь сидим? У меня есть лишняя сотня.

Я уже чувствовал, что моя душа просит простора.

Потом мы сидели в баре. На книжную выставку в тот день мы не попали.

За соседними столиками расположились другие посетители. Мне показалось, что это были портовые грузчики. В руках они держали кружки с пивом. Иногда что-то скандировали хором.

Белая пена опускалась на столы. Сигаретный дым был напоминал огуречный рассол.

Бармен в белой рубашке и войлочными бакенбардами был похож на английского лорда.

Я разливал под столом водку из своей фляжки. Толя, почему то очень хотел выпить со мной на брудершафт.

Выпить я не отказывался, но категорически возражал против поцелуя.

– Это лишнее,— говорил я, уклоняясь.

Мы допили водку. Ели салат из одной тарелки.

Толя повеселел, судя по всему он чувствовал себя уже совсем хорошо. Теперь он жестикулировал, наваливался на стол и размахивал вилкой.

Ближе к вечеру Штайгер опьянел. Стал мрачнеть. Вместо футляра сунул очки в салат. Взглянул на меня побелевшими глазами и спросил тихим шёпотом:

– Скажи мне Серёга, почему Гайгер такая тварь?

Наступил вечер. Мы расплатились и я пошёл спать. Перед тем как провалиться в пьяное беспамятство я думал о жалкой и слабой человеческой душе…

Спал я плохо. Мне снился Толя Штайгер, почему то в трениках с провисшими коленями. По полу комнаты расползались трещины. Холодный полумрак, тусклая засиженная мухами лампочка на перекрученном шнуре. Ободранная фанерная дверь. Своим гаснущим сознанием я понимал, что это моя единственная, неповторимая жизнь, которую я так бездарно хороню… Штайгер покачивал ногой в стоптанном тапке. Наклонился ко мне: