Для многих моих школьных товарищей сухая картошка, ячменный горький кофе — сахар тогда в деревне считался редкостью, — вот и все ежедневное незамысловатое меню. Сегодня трудно представить, что прежде спичку там расщепляли на четыре части. Белый хлеб на крестьянских столах появлялся на пасху и рождество.

Для таких, как я, тогдашняя польская земля была мачехой, родной край — отчимом.

Немало слез пролила мать, когда я уходил из деревни, чтобы в той панской отчизне искать своей лучшей доли.

— Зато младшим легче будет, — шептала дорогая моя старушка.

В неизвестное, туманное завтра отправился с краюхой хлеба и куском сала в мешке шестнадцатилетний парнишка.

Тогдашние военизированные молодежные трудовые отряды были нелегкой жизненной школой, но не для нас, бедных и отверженных. Нам это было не в диковину. Каждый терпеливо сносил и работу, казалось бы непосильную, и унижения. Не раз и не два приходилось ползти в грязи с матрацем на спине и с котелком в зубах… Не раз и не два впивался ремень винтовки в спину, а ноги немели от форсированных маршей. Иногда просто не хотелось больше жить. Однако я, как и другие, держался, надеясь, что когда-нибудь все будет иначе. Да и куда идти таким, как я?

Через год тех, кто поздоровее и у кого было по шесть-семь классов образования, направили в 21-ю учебно-промышленную роту. Нашему взору открылись трубы Сталёвой Воли и других заводов так называемого Центрального промышленного округа.

И снова юношеские тщетные мечтания… И снова изнурительный труд в фабричных цехах и складах стальных плит, прутьев, железных труб. Несколько часов в неделю отводилось на теоретические занятия. Да и этого слишком много, говорили нам.

В середине августа нам раздали боеприпасы, сухой паек и — шагом марш; направление — юг. Там, у подножия Бещадских гор, нас застал сентябрь 1939 года и… 14-я армия генерал-полковника Листа.

Так началась моя военная «романтика».

Увидел я тогда, как среди полей, у деревенских плетней, на холмах и в лесах погибали в бессильном отчаянии наши солдаты. Видел взбешенных от страха уланских коней, дышал дымом горящих хат. Никого не восхищали тогда серебряные паутинки бабьего лета, не очаровывали прекрасные дни ранней осени, когда гитлеровские тапки подминали мелкие окопы, в которых человеческие тела смешивались с землей и крошащимися камнями, а моторы тяжелых машин заглушали предсмертные стоны моих товарищей по оружию.

Немногих из нас спас близкий лес и окрашенные кровью воды Сапа. Отчаявшиеся, шли мы на восток. Через несколько дней пути я возвратился в родные места. По-прежнему шумел извилистый Збруч, только пограничных столбов уже не было на той и другой стороне реки. В села и города на Западном Буге вступили части Красной Армии. Приближалось время торжества справедливости.

Лампа коптила. Я подкрутил фитиль. В его слабом свете взгляд упал на стихотворение:

Меня охватывают тревожные мысли: неужели и впрямь мы держимся только остатками надежд? Двадцать два месяца спустя перед глазами снова встала кошмарная картина: железная лавина под прикрытием самолетов с черными крестами на крыльях движется дальше и дальше, оставляя за собой рыже-черные кирпичи разрушенных зданий, дымную гарь над полями и лесами…

Будет ли этому конец? Однако тут же в измученной голове возникают другие мысли. «Товарищи солдаты, ведь победа в наших руках, в нашем оружии. Придет, наверняка придет тот долгожданный час, когда красные знамена будут развеваться не только над советской землей», — вспомнились мне слова командира, сказанные несколько дней назад. Как же мы мечтали тогда, чтобы вернулись мирные дни, чтобы зазвенели детские голоса в стенах школ, а в руках снова зашелестели тетрадки, учебники…

Стук в окно прервал мои мысли и столь далекие еще от осуществления мечты. Спрятав книжку в карман, выхожу в ночную темень улицы. Ветер холодит вспотевший лоб, дождь смачивает волосы. Почти инстинктивно крепче сжимаю твердый ствол автомата.

Перед домом часовой. Стоит, всматриваясь в ночной мрак. Над окном, прижимаясь к стене хаты, по-прежнему дрожат веточки хилой березки. Ветер постепенно успокаивался, а теплый дождь продолжал моросить. Неподалеку, в огородах, слышен непрерывный собачий лай.

Где-то на северной стороне, осветив половину неба, вспыхнули ракеты. Слышится гул далеких выстрелов, а спустя мгновение темноту прорезают огненные вспышки.

Война и этой ночью дает о себе знать.