А впереди виднелась какая-то станица, горели дома. Там наши части встретили противника, появившегося неизвестно откуда, чтобы отрезать нам дорогу к горам.

И вот долина. Итак, мы добрались благополучно. Никого из нас даже не ранило. Некоторые артиллеристы из других расчетов получили легкие царапины. Только борта прицепов были все в полосах, словно кто-то провел по ним тупым ножом, а ствол нашего орудия в нескольких местах, где отлетела краска, поблескивал благородной сталью.

Мы смотрели друг на друга. Все были бледны. Я чувствовал, что у меня все еще дрожат губы.

Из кустарника выскочили на дорогу два офицера-пехотинца. Тягачи остановились. Командир нашей батареи и офицеры развернули карту, обменялись какими-то репликами, наметили цели, которые предстояло поразить.

На землю опустились вечерние сумерки. Отчетливее стали видны следы трассирующих снарядов, перекрещивавшиеся в воздухе над горящей станицей.

— Батарея, к бою! — раздалась команда старшего офицера батареи. Мы спрыгнули на землю. Стволы 76-миллиметровых пушек плавно поднялись вверх, уставившись своими черными жерлами на видневшуюся вдали станицу.

— Готово! — услышал я голос командира нашего расчета.

Мы готовы к бою, — значит, мы живы! Смерть на этот раз пощадила нас. Возможно, потому, что она была слишком близко, в этих вот ящиках со снарядами.

С тех пор прошло уже много лет, а я все еще не могу в это поверить. А ведь все было тогда именно так, причем такое случалось не один раз и не только там.

Темная ночь. Завывает ветер, срывая с деревьев остатки листьев и унося их на север, на склоны недалеких уже Кавказских гор.

Воет ветер. Хальняк [21] , как на свой манер называют его наши польские гурали [22] . Хлещет резкий дождь. Земля, истосковавшаяся по дождю, как мы по отдыху, питается водой — всюду стоят лужи. Последние два месяца землю терзало солнце, нас, солдат, — горечь отступления.

И вот уже кавказские предгорья. Вот куда забросила нас солдатская судьба!

Через небольшое окошко стараюсь заглянуть в глубь этой осенней ночи. На небе висят черные тучи, а вокруг — непроглядная темень. Ветки невысокой березки монотонно стучат в окно.

Слабый свет керосиновой лампы освещает только часть низкой каморки. В ее душном воздухе слышно сонное похрапывание. Это, прикрывшись плащ-палатками, на глиняном полу, застланном соломой, спит расчет батареи. У ног спящих стоят кирзовые сапоги. Сушатся пропитанные дождем и потом портянки и белье. Из-под плащ-палаток торчат приклады карабинов. Расчет отдыхает. Сегодня нам позволено спать без сапог. До сих пор такое случалось нечасто.

Снова приподнимаю ветхий платок, заменяющий занавеску. Небо за окном по-прежнему затянуто черными тяжелыми тучами. Льет дождь. Дует ветер.

Наш расчет расквартировался здесь вчера вечером. Командир батареи распорядился об отдыхе.

За нами снова остались несколько километров нашей земли и артиллерийская дуэль с противником. Нам удалось также накрыть огнем автоколонну гитлеровцев. Потом нас хлестал колючий дождь вперемешку с ураганным северным ветром. По ухабам и рытвинам, наполненным водой и грязью, мы наконец добрались сюда, в эту затерявшуюся в предгорьях деревушку. Нам было вполне достаточно этих нескольких изб. В колхозном сарае нашлась свежая солома для постели. А потом Ваня Малашкевич налил всем по миске горячего супа с соленой грудинкой и роздал по куску черного хлеба… Чего еще нужно солдату? А после такого ужина — отдых.

Нет, не было ни песен у огонька, ни веселых солдатских бесед с девушками на завалинках… Как редки были в те дни эти вечерние задушевные разговоры с непременными старыми солдатскими прибаутками! Не восторгались мы также красотой кубанской земли. Равнодушным взглядом смотрели солдаты на широкую кубанскую степь, которая летом шумела морем золотой пшеницы и по которой зимой неслись горячие скакуны, и серебряные бубенчики вторили казацким песням.

Но вот уже два последних месяца все это было в прошлом. Отходя по этим дорогам и степям, мы представляли, как среди станиц и хуторов мчались в годы гражданской войны тачанки красных пехотных дивизий, скакали кавалерийские полки армии Буденного. Здешние места слышали плач матерей, жен и стоны замученных. А потом в течение двадцати лет здесь бурлила жизнь, нелегкая, но каждый — в станицах и городах — верил, что она будет краше и радостнее.

И вот война пришла и сюда.

Гитлеровцам было нужно «жизненное пространство», им не хватало невольников из стран закабаленной уже Европы…

Да, улыбка в те дни редко появлялась на наших потрескавшихся губах. Да и могло ли быть иначе?

Ужин, ставший одновременно и обедом, был довольно вкусный.!В тепле нагретой избы приятно клонило ко сну. Сколько же минуло бессонных ночей! А теперь можно спать, если есть на это приказ и убаюкивает шум ветра за окном.

Ко мне это, однако, не относилось: меня ожидало дежурство в течение двух часов, а потом нужно было будить Грицко. На улице в эту ночь выставлял посты другой расчет.