Тетя Аля с нежностью и болью смотрит на Голубцову.

– И потом… у тебя есть я. Я-то что же, совсем не в счет?

Она лезет дрогнувшей рукой в кармашек за платочком, но достает мятый фантик от карамельки. Вечно эти фантики она распихивает куда ни попадя…

– Алечка, ну что ты такое говоришь? Без тебя бы я просто сгинула в этой Москве. Ты иди сама отдыхай. Просто я изнервничалась, – Маня поворачивает к ней виноватое лицо.

– Ну вот и ладно, Манюня. Вот и хорошо. Пойду чайку нам вскипячу.

– Только чайку, без добавок! – кричит ей вслед Маня привычным командным тоном.

Кажется, она снова проваливается в полудрему, где перемешаны явь и сон. Слышно, как Аля смеется и вроде бы с кем-то здоровается. А на потолке крошечное пятно расцветает огромным цветком – синим тюльпаном.

«Таких ведь не бывает? Нет, Полкан мне достал. Он может. Он все знает, все просчитывает и может творить чудеса», – думает Маня, или кто-то шепчет ей это. Запах одеколона мешается с автомобильной гарью. Как же тепло и мягко в снегу. И пахнет хорошо, ЕГО запахом. Не нужно! Колется! Репейник злосчастный…»

Маня просыпается. Вылезшее из подушки перышко колет ей щеку.

Маня поднимает голову – за дверью в полоске света какое-то движение, шепот и… запах. Еле уловимый запах сладкого и терпкого одеколона.

«Дожились. Галлюцинации», – в ужасе думает Маня и садится на кровати, отпихивая жаркое одеяло.

Но нет, кажется, за дверью устанавливается тишина, свет в коридоре гаснет, и никаким Супиным не пахнет в помине.

«Неужели Тосик снова явился? Вот неугомонный умник. Нет моих сил выслушивать его вздохи. Пойду шугану…»

Маня, едва пригладив волосы, очень сердитая и заспанная, в пижаме вваливается на кухню… чтобы замереть с открытым ртом.

За столом сидит Полкан, проглотивший аршин: прямой, зажатый и в новых очках. Они чудовищнее прежних.

– Здравствуйте, Голубцова, – произносит главбух бесцветным голосом.

– Я вот договариваюсь с Альбиной Спиридоновной относительно комнаты.

Аля за его спиной в недоумении разводит руками, мол, что теперь делать? Задний ход давать неудобно.

Маня отступает, нервно теребя воротник пижамы.

– Неожиданно. Простите… я сейчас…

Она кидается к себе в комнату, судорожно соображая, что лучше предпринять. Нацепить фривольный балахончик и сделать вид, что ничего не происходит? Или облачиться в рабочий костюм под горлышко и устроить допрос с пристрастием: что там с Ритой, до чего они договорились? Самой Голубцовой почему-то совершенно не хочется звонить подруге. А Кашина молчит весь день.

Пометавшись между шкафом и комодом, Маня надевает нейтральные бриджи и футболку. Волосы собирает наверх. Проводит пуховкой по лицу, трогает щеточкой ресницы.

«Ну и хватит. Что, я соблазнять каждого квартиранта тут буду?» – фыркает она и с чувством собственной значимости выплывает на кухню.

Аля уже успевает «откушать». Она трясет головой, щурит слезящиеся затуманенные глаза и вспоминает трудовую молодость. Обычное дело.

– Риспирантов не было, – трагическим сопрано выводит тетка. (Маня за двенадцать лет так и не может научить Алю правильно произносить слово «респиратор», видно, в собственной интерпретации оно кажется тетке значительнее.)

– Так мы прям так, собственными легкими, можно сказать, красили. Господи, да что я только не красила, не нюхала за свою жизнь! Но молоко – честь честью – давали. И на пенсию по вредности раньше времени, это уж как положено, все путем…

Тетка подходит к кульминации рассказа, рубит руками воздух:

– А вот личная жизнь через эту малярку и не сложилась!

– Аль, есть ты будешь? Давай-ка, съешь парочку пельмешек и спать, – вкрадчиво увещевает ее Маня.

Аля лезет в карман за платочком – фантики летят на пол.

– На-ка чайку, – подсовывает ей чашку Маня. – И коровки твои любимые, «александровские».

– О, это дело! Это лучшие конфеты во веки веков, – отвлекается тетка, беря конфету.

Маня виновато смотрит на Супина, который все так же милостиво слушает тетку, не расслабляя спины.

Но одной «коровкой» Алю не сбить! Сунув конфету за щеку, а фантик – в карман, она, пожевав конфетку и горестно вздохнув, неумолимо продолжает движение по давно проторенной колее:

– Детки мои через эту отраву не родились. Это я теперь понимаю, что через отраву, которой я дышала с вечера до утра. Тогда-то изводила себя, что бесплодная, никчемная, неполноценная я баба. Все выкидывала и выкидывала…