– Мы опаздываем?! – влетает она в кухню в пижаме.

– Нет, время есть. Садись пить чай.

Ритуся невозмутима, как караульный у Вечного огня, и так же торжественна.

Она уже одета и даже слегка подкрашена.

– А… Павел Иванович?

– Полкан давным-давно за машиной помчался. Ну, чай наливать, беспокойная ты наша царевна? – усмехается Рита.

– Вот, греночки тепленькие, – Аля подсовывает под руку Мане тарелку.

– Господи, какие гренки, Аля?! Мне кусок в горло не полезет.

– Мань, оставайся ты дома. Я за тебя волнуюсь. И потом, столько народу просто не нужно! – горячо говорит Рита.

– Здра-асьте, приехали! Я тебя не брошу!

Маня смотрит на поникшие тюльпаны в вазе, вздыхает и направляется в ванную. Замешкавшись у дверей гостиной, она замечает, что постель Полкана аккуратно застелена: подушка стоит ровным углом, как, видно, Супина еще в детском саду приучили. Маня вдруг шмыгает в комнату. Подбежав к дивану, с силой прижимает лицо к подушке. Та хранит сладковатый запах одеколона. Сердце пускается в восторженный, дикий галоп.

«Я схожу с ума… С ума…»

Супин является через пару минут. Он сосредоточен и сух. Как, впрочем, и всегда. Его встречает Рита, так как Маня наспех чистит зубы и пытается плохо-бедно пригладить буйные кудри.

– Вы разбили очки? И как же, видно что-нибудь? Вам же за руль… – расстраивается Кашина, глядя на треснутое правое стекло Полкановых окуляров.

– Ничего. Видно. Куплю сегодня новые.

– Надеюсь, что купите, – многозначительно поджимает губы Рита.

В молчании заговорщицы надевают куртки и выходят под предводительством главбуха на улицу. Аля крестит их, высунувшись из окна.

Легкий мороз приятно трогает щеки. Двор, выстланный тончайшей снежной ватой, в желтом свете фонарей кажется тихим и уютным.

До нужной развилки на подмосковном шоссе добираются по пустым дорогам в мгновение ока.

– Тосик! Его фура! – кричит Маня, тыча в стекло.

На обочине стоит красная глыба под белой рыхлой накидкой.

– Небось полночи караулит. Вон как его занесло, – цокает Полкан.

Из кабины выбирается Трофим, завязывая уши шапки под подбородком.

– Точны, – сетует он, глядя мимо Супина.

– Короче, все я тут просмотрел. Впереди – самое узкое место и поворот кстати. Там и устроим засаду.

– А другие попутные или встречные машины? – Полкан начальственно насупливает брови.

– Это уж как Бог даст, – огрызается дальнобойщик.

– Нет, слишком рано. Из поселка только Нику возят в это время в гимназию. Впрочем, всякое может быть, – Рита прячет нос в толстый шарф, притопывает на месте. Ее начинает знобить. Не от холода, от сумасшедшего напряжения.

Далее все действуют по выверенной в «штабе» схеме.

Маня – зоркий вестовой – прячется на отдалении от фуры за поваленной березой, в жидкой поросли бурого кустарника. Номер нужного «мерседеса» горит у нее в мозгу огненным шифром.

С низкого неба из прорывов замерших облаков проглядывают восковые капли звезд. Кажется, рассвет в настороженном, остановившем свое движение мире никогда не наступит.

Маню что-то больно колет в щеку. Она поднимает руку и отдергивает ее. И руку колет! Жжет!

– О-ой! Мамочки! О-о-ой! – с Маниных губ слетает протяжный вопль, не лишенный музыкальности. – Репейник, зараза! Да я в репейнике сижу!

Маня подскакивает и отшатывается от ощерившихся мерзлыми колючками кустов.

– Замерз, а все туда же – колоть!

И тут Мане становится смешно. Она нервно хихикает.

– А я, значит, поющая в репейнике. О-о-й! Помилуй и пронеси нас, святая сил…

На дороге показывается темная машина.

Она неумолимо надвигается на упавшую ничком Голубцову.

053! Нет, не тот номер. Маня поднимается на колени, смотрит вслед прошуршавшей машине. Видит бело-голубой значок на багажнике.

– Господи, да проезжай ты уже скорее, БМВ несчастная!

И тут Маня покрывается холодным потом. Другая попутная машина выныривает на большой скорости из темноты. Если это Никин «мерседес» – то все, пиши пропало. Трофим не успеет развернуть фуру. Обе машины проскочат разом. Ну, что за номер?! 369. И машина светлая, просто заляпанная грязью.

– Не то! Слава Богу! – бормочет Маня и, повернув голову, показывает язык нацеленному на нее репейнику.

И снова – тишина и тяжкое ожидание. Головки хищных кустов обретают более четкие контуры. Предрассветное марево светлеет, тает. Маня ежится, разминает затекшие и окоченевшие ноги: ботинки полны хлюпающего снега. Холод незаметно вползает под куртку, в перчатки, сковывает намертво руки. Маня с силой сжимает и разжимает ладони. Ее задача – вовремя сделать звонок Трофиму. «Нельзя замешкаться, нельзя…»