И деду под кошмой приснился красный рай, —

Там горы-куличи и сыченые реки,

У чаек и гагар по миске яйцо...

Лучина точит смоль, смежив печурки-веки,

Теплынью дышит печь — ночной избы лицо.

Но уж рыжеет даль, пурговою метлищей

Рассвет сметает темь, как из сусека сор,

И слышно, как сова, спеша засесть в дуплище,

Гогочет и шипит на солнечный костер.

Почуя скитный звон, встает с лежанки бабка,

Над ней пятно зари, как венчик у святых,

А Лаче ткет валы, размашисто и хлябко,

Теряяся во мхах и в далях ветровых.

Между 1914 и 1916

207

Оттепель — баба-хозяйка,

Лог — как белёная печь,

Тучка — пшеничная сайка

Хочет сытою истечь.

Стряпке всё мало раствора,

Лапти в муке до обор...

К посоху дедушки-бора

Жмется малютка-сугор:

«Дед, пробудися, я таю,—

Нет у шубейки полы!»

Дед же спросонок: «Знать, к маю

Смолью дохнули стволы».

«Дедушка, скоро ль сутёмки

Косу заре доплетут?..»

Дед же: «Сыреют в котомке

Чай и огниво и трут,—

Нет по проселку проходу,

Всюду раствор да блины...»

В вешнюю полую воду

Думы, как зори, ясны.

Ждешь, как вестей, жаворбнка,

Ловишь лучи на бегу...

Чу! Громыхает заслонка

В теплом, разбухшем логу.

Между 1914 и 1916

20

8Ель мне подала лапу, береза серьгу,

Тучка канула перл, просияв на бегу,

Дрозд запел «Блажен муж» и «Кресту Твоему»...

Утомилась осина вязать бахрому.

В луже крестит себя обливанец-бекас,

Ждет попутного ветра небесный баркас:

Уж натянуты снасти, скрипят якоря,

Закудрявились пеной Господни моря,

Вот и сходню убрал белокрылый матрос...

Неудачлив мой путь, тяжек мысленный воз!

Кобылица-душа тянет в луг, где цветы,

Мята слов, древозвук, купина красоты.

Там, под Дубом Покоя, накрыты столы,

Пиво Жизни в сулеях, и гости светлы —

Три пришельца, три солнца, и я — Авраам,

Словно ива ручью, внемлю росным словам:

«Рбдишь сына-звезду, алый песенный сад,

Где не властны забвенье и дней листопад,

Где береза серьгою и лапою ель

Тиховейно колышут мечты колыбель».

Между 1914 и 1916

209. Ночь на Висле

Луна, как вражий барабан,

Над буераками повисла,

И окровавленный жупан

На капюшон сменила Висла.

Как четко гребни берегов

Окаменели в тяжком взмахе,

Молитвословию с бугров

Внимают тополи-монахи:

«Спаси Россию, Иисус,

С сестрою, названною — Польшей!

Уже заря, как низка бус,

В моих струях не плещет больше!

И страшно солнцу заглянуть

В мои изъязвленные воды, —

Их кипятит колдунья-жуть,

Скликая воронов на броды:

«Слетайтесь, детки, жирен суп

Из человечины кровавой,

Вот сердце грозное, вот труп

В бою погибшего со славой!..»»

И видел я, как Божья длань

Железный сумрак разогнала:

«Мужайся ты, встречая брань,

Как берега, набеги вала».

Праматерь Волга, тихий Дон

«Аминь» в ответ прогрохотали,

И Висла, сбросив капюшон,

Накрылась панцырем из стали.

Оборотился в кладенец,

Грозя потемкам, гребень мели...

О враг! Твердыню ли сердец