Рогатые тени встают...

Кому же воскрылья с убрусом

Закатные ангелы ткут?

1916

242—245. Земля и железо

1

Есть горькая супесь, глухой чернозём,

Смиренная глина и щебень с песком,

Окунья земля, травяная медынь

И пегая охра, жилица пустынь.

Меж тучных, глухих и скудельных земель

Есть Матерь-земля, бытия колыбель,

Ей пестун — судьба, вертоградарь же — Бог,

И в сумерках жизни к ней нету дорог.

Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы,

Как свиток, являет глаголы Судьбы,—

Читает их пахарь, с ним некто Другой,

Кто правит огнем и мужицкой душой.

Мы внуки земли и огню родичи,

Нам радостны зори и пламя свечи,

Язвит нас железо, одежд чернота,

И в памяти нашей лишь радуг цвета.

В кручине по крыльям, пригожих лицом

Мы «соколом ясным» и «павой» зовем.

Узнайте же ныне: на кровле конёк

Есть знак молчаливый, что путь наш далек.

Изба — колесница, колеса — углы,

Слетят серафимы из облачной мглы,

И Русь избяная — несметный обоз! —

Вспарит на распутье взывающих гроз...

Сметутся народы, иссякнут моря,

Но будет шелками расшита заря,—

То девушки наши, в поминок векам,

Расстелют ширинки по райским лугам.

2

У розвальней — норов, в телеге же — ум,

У карего много невыржанных дум.

Их ведает стойло да дед-дворовик,

Что кажет лишь твари мерцающий лик.

За скотьей вечерней в потемках хлева,

Плачевнее ветра овечья молва.

Вздыхает каурый, как грешный мытарь:

«В лугах Твоих буду ли, Отче и Царь?

Свершатся ль мои подъяремные сны,

И, взвихрен, напьюсь ли небесной волны?..»

За конскою думой кому уследить?

Она тишиною спрядается в нить.

Из нити же время плетет невода,

Чтоб выловить жребий, что светел всегда.

Прообраз всевышних, крылатых коней —

Смиренный коняга, страж жизни моей.

С ним радостней труд, благодатней посев,

И смотрит ковчегом распахнутый хлев.

Взыграет прибой, и помчится ковчег

Под парусом ясным, как тундровый снег.

Орлом огнезобым взметнется мой конь,

И сбудется дедов дремучая сонь!

3

Звук ангелу собрат, бесплотному лучу,

И недруг топору, потемкам и сычу.

В предсмертном «ы-ы-ы!..» таится полузвук,

Он каплей и цветком уловится, как стук.

Сорвется капля вниз, и вострепещет цвет,

Но трепет не глагол, и в срыве звука нет.

Потемки с топором и правнук ночи — сыч

В обители лесов поднимут хищный клич,

Древесной крови дух дойдет до Божьих звезд,

И сирины в раю слетят с алмазных гнезд;

Но крик железа глух и тяжек, как валун,

Ему не свить гнезда в блаженной роще струн.

Над зыбкой, при свече, старуха запоет,

Дитя, как злак росу, впивает певчий мед,

Но древний рыбарь-сон, чтоб лову не скудеть,

В затоне тишины созвучьям ставит сеть.

В бору, где каждый сук — моленная свеча,

Где хвойный херувим льет чашу из луча,

Чтоб напоить того, кто голос уловил

Кормилицы мирской и пестуньи могил, —

Там, отроку-цветку лобзание даря,

Я слышал, как заре откликнулась заря,