Как вспел петух громов и в вихре крыл возник,

Подобно рою звезд, многоочитый лик...

Миг выткал пелену, видение темня,

Но некая свирель томит с тех пор меня;

Я видел звука лик и музыку постиг,

Даря уста цветку, без ваших ржавых книг!

4

Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки,

Медынью и сурьмой — девичий городок...

Как пряжа, мерен день, и солнечные белки,

Покинув райский бор, уселись на шесток.

Беседная изба — подобие вселенной:

В ней шолом — небеса, полати — Млечный Путь,

Где кормчему уму, душе многоплачевной

Под веретенный клир усладно отдохнуть.

Неизреченен Дух и несказанна тайна

Двух чаш, двух свеч, шести очей и крыл!

Беседная изба на свете не случайна —

Она Судьбы лицо, преддверие могил.

Мужицкая душа, как кедр зелено-темный,

Причастье Божьих рос неутолимо пьет:

О, радость — быть простым, носить кафтан посконный

И тельник на груди, сладимей диких сот!

Индийская земля, Египет, Палестина —

Как олово в сосуд, отлились в наши сны.

Мы братья облаков, и савана холстина —

Наш верный поводырь в обитель тишины.

1916

246—249. Поэту Сергею Есенину

1

Оттого в глазах моих просинь,

Что я сын Великих озер.

Точит сизую киноварь осень

На родной беломорский простор.

На закате плещут тюлени,

Загляделся в озеро чум...

Златороги мои олени —

Табуны напевов и дум.

Потянуло душу, как гуся,

10 В голубой полуденный край,

Там Микола и светлый Исусе

Уготовят пшеничный рай!

Прихожу. Вижу избы-горы,

На водах — стальные киты...

Я запел про синие боры,

Про «Сосновый звон» и скиты.

Мне ученые люди сказали:

«К чему святые слова?

Укоротьте поддевку до талии

20 И обузьте у ней рукава!»

Я заплакал «Братскими песнями», —

Порешили: «в рифме не смел!»

Зажурчал я ручьями полесными

И «Лесные были» пропел.

В поучение дали мне Игоря

Северянина пудреный том.

Сердце поняло: заживо выгорят

Те, кто смерти задет крылом.

Лихолетья часы железные

30 Возвестили войны пожар,—

И «Мирские думы» болезные

Я принес отчизне, как дар,

Рассказал, как еловые куколи

Осеняют солдатскую мать,

И бумажные дятлы загукали:

«Не поэт он, а буквенный тать!

Русь Христа променяла на Платовых,

Рай мужицкий — ребяческий бред...»

Но с рязанских полей коловратовых

40 Вдруг забрезжил конбпляный свет.

Ждали хама, глупца непотребного,

В спинжаке, с кулаками в арбуз,—

Даль повыслала отрока вербного,

С голоском слаще девичьих бус.

Он поведал про сумерки карие,

Про стога, про отжиночный сноп;

Зашипели газеты: «Татария!

И Есенин — поэт-юдофоб!»

О бездушное книжное мелево,

50 Ворон ты, я же тундровый гусь!

Осеняет Словесное дерево

Избяную, дремучую Русь!

Певчим цветом алмазно заиндевел

<