— А где Александр Иванович?

— Работает.

Больше Павел ничего не добавил, а Щербаков не стал спрашивать. Они вышли к реке.

Река была неширокой, но быстрой. Павел первым разделся, и Михаил невольно залюбовался его атлетическим сложением. Молодой Полынов пробежался по берегу, прыгнул в воду и, выбрасывая коричневые от загара руки, поплыл.

Щербаков хотел последовать его примеру, но сдержался и осторожно вошел в воду.

И тут он понял, что поступил благоразумно, отказавшись нырнуть. Вода была ледяной. Михаил выскочил на берег и, чувствуя во всем теле озноб, уселся на солнцепеке.

— Купайтесь! — крикнул Павел.

Он уже переплыл на другую сторону речки, легко преодолев стремительное течение, и теперь возвращался обратно. Нащупав ногами дно, встал и, отфыркиваясь, сказал:

— Вы хотели купаться.

— Вода как лед, — смущенно ответил Михаил.

— Как лед? — удивленно переспросил Павел. — Она всегда такая.

— Очень холодная. У меня даже дух захватило.

Щербаков решил, что возможно вода просто показалась ему столь холодной, и он снова осторожно вошел в речку. Но ноги опять моментально закоченели.

— Выходите, Павлик, вы простудитесь, — сказал он, усевшись на прежнее место.

В ответ Павел только рассмеялся.

Михаил взял то, что принес молодой Полынов вместо мыла, опустил в воду и потер в руках. Образовалась цветистая пена. Щербаков умылся и начал одеваться. Павел вышел из воды и последовал его примеру. Вскоре они были на веранде.

На столе в знакомых уже тарелочках-чашах появились мясные ломтики и фрукты.

— Ешьте, — пригласил Михаила Павел.

— А вы?

— Мы с папой уже позавтракали, — ответил юноша, наблюдая за трапезой Щербакова.

— Скажите, Павлик, сколько вам лет?

— Не знаю, — бесхитростно ответил молодой Полынов. — Это нужно спросить у папы.

— А вы не интересовались?

— Зачем? — ответил Павел вопросом на вопрос.

Щербаков умолк. Да, много непонятного вокруг, вот и этот красивый и сильный юноша, по временам кажущийся совсем ребенком, сплошная загадка.

В комнату вошел Полынов. На нем был светлый костюм.

— Здравствуйте, Михаил Георгиевич, — приветливо сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Как нельзя лучше.

— Очень хорошо… Павел, у тебя есть дело, отправляйся в сад.

Сын поднялся и вышел.

— Вы позавтракали? — осведомился у Щербакова Александр Иванович.

— Да, спасибо…

— Тогда пройдемте ко мне.

Они прошли в соседнее помещение, которое, видимо, было комнатой Павла, а затем попали в просторный кабинет, в котором царил полумрак. Полынов чуть поднял сплетенную из зелени штору, и комнату залил солнечный свет.

На небольшом столе аккуратными стопками лежали какие-то бумаги, на полках, вдоль стены, были разложены книги, здесь же находился микроскоп, врачебный инструмент, ванночки, стеклянные колбы.

Полынов опустился в кресло, жестом пригласив молодого человека сесть против себя.

— Михаил Георгиевич, — начал хозяин, — нам нужно о многом поговорить… Но я не хотел, чтобы при этом присутствовал сын, и вы, надеюсь, поймете меня. Тридцать семь лет, или (он взглянул на рукописный календарь над столом) 13 538 дней. («Вот откуда эта цифра, которую назвал вчера Павел!» — промелькнуло в голове у Щербакова) я нахожусь здесь, оторванный от остального мира.

— Но почему? — не вытерпев, спросил Михаил.

Полынов помедлил с ответом и сказал:

— От вас правды я не буду скрывать. Узнайте лучше сразу все… Выхода отсюда нет.

— Как нет?!

— Выхода нет, — повторил Александр Иванович с грустью в голосе. — Мы в каменном мешке. Горы разрешили мне когда-то пройти сюда, открыли одну из своих тайн, но это была ловушка, я попался в нее, и не один, как видите.

Голос старого врача дрогнул, видно было, что ему трудно говорить на эту тему.

Щербаков молчал, подавленный услышанным.

— Я знаю, вы не хотите согласиться, — продолжал Полынов, — вы внутренне не хотите смириться с этим, как многие годы не хотел смириться и я… Но тридцать семь лет, проведенных мною здесь, сделали свое дело. Вы первый человек, который пришел оттуда. — Полынов указал рукой вверх. — Я не знаю, как вам удалось спуститься с гор, но подняться туда… Простите меня, милостивый государь, что я отнимаю у вас надежду… Сын мой почти ничего не знает, кроме этого ущелья, и потому относительно счастлив.

В комнате воцарилось тягостное молчание.