— Не могу, Максим Егорыч!

— Чего так? — удивился маячник.

— В путь собрался. Не видишь? — Лешка кивнул на угол, где на протянутой веревке висели наутюженные его бушлат и брюки-клеш. — Раньше в район заеду, а потом в город, а может, и в Москву. Только вот с деньгами плоховато у меня.

— А в Москву зачем?

— К Клименту Ефремычу Ворошилову — за подмогой против всяких дойкиных и коржаков.

— Чего ты говоришь? — Вытаращив глаза, старик все еще никак не мог понять, о чем говорил ловец. — К Ворошилову? В Москву?.

Усадив маячника на подоконник, Матрос начал подробно рассказывать о гражданской войне, о своей поездке в Москву...

— Толково, толково придумано, — приговаривал удивленный Егорыч, согласно кивая головой. — Молодчина, Алексей! А Глуша — дура!

— Дура не дура, — веско вставил Матрос, — а несколько шурупчиков в мозгах у нее не хватает.

— В точку попал! — привскочил маячник. — Хвалю за ухватку, Лексей Захарыч! Червонец на дорогу даю тебе! — и он раскрыл кошелек.

— За это спасибо, Максим Егорыч! — Лешка засветился благодарной улыбкой. Крепко пожав руку старику, он попросил его: — Свези меня, Максим Егорыч, в Бугры. А оттуда я легко доберусь до района. Свези, Максим Егорыч! Прошу тебя!..

— Ладно, свезу, — согласился маячник.

И снова Лешка крепко потряс руку старика.

— Спасибо, Максим Егорыч, спасибо, — и прошел в угол, где висела выглаженная его одежда; сняв с веревки клеш и бушлат, он осторожно, чтобы не помять, разложил их на кровати. Затем тут же подсел на корточки к небольшому ящичку с самодельным запором. Когда он открыл крышку, Егорыч через его плечо заглянул в ящичек; там был разный ловецкий инструмент, пряжа, шматки пакли, цепка...

«А наград-то и не видно», — подумал маячник.

Про Лешкины награды толковали разное: одни уверяли, что есть у него награды, другие говорили, что это выдумки.

Вытащив из ящика ботинки, Матрос отставил их в сторону и вдруг легко подбросил на руках блестящий, вороненой стали револьвер.

— Спрячь, спрячь! — отшатнулся старик. — Не дал бог стрельнет!

— Видал? — и Лешка показал на именную серебряную пластинку, что была прибита сбоку нагана. — Читай, Максим Егорыч: красному матросу Алексею Зубову... Сам Климент Ефремыч вручал. Не веришь? На, читай! — и, крутнув барабан, сунул было револьвер маячнику в руку.

— Ой, батюшки! — перепугавшийся Егорыч отскочил к стене. — Положь, положь пушку обратно!

— Этот наганчик, — Лешка приподнялся и выставил ногу вперед, — опять может понадобиться!

Он вдруг круто повернулся в сторону зала-тира и выстрелил в мишень паука-капиталиста.

Паук-капиталист вскинул над головой запрятанный за спину топор.

— Видишь, что для нас гадами приготовлено?!

— Положь, говорю, пушку обратно! Положь обратно! — трясся маячник, укрывшись за бочонок и осторожно выглядывая из-за него.

Усмехаясь, Лешка снова опустился к ящику:

— А вот и еще...

— Довольно, Лексей, довольно! — старик замахал руками. — Закрой сундук, закрой ради бога! — Он в тревоге глянул на дверь. — Убегу, не могу пушку видеть!

— У меня еще и не такая есть, — желая потешиться над стариком, нарочито серьезно сказал Матрос и стал рыться в ящике.

— О-ой!.. — старик зажмурил глаза и опрометью бросился к двери.

— Куда ты? — схватил его за полу вскочивший на ноги Матрос.

— Пусти, Лексей!

— Да пошутил я, Максим Егорыч, пошутил ведь.

— Пусти!

— Говорю, пошутил, — виновато улыбаясь, сказал Лешка и силой усадил Егорыча на бочонок.

Только исподволь, вприщурку открыл глаза старик, и то раньше один, потом другой.

А Лешка, вынимая из ящика разные документы, уже сновал от кровати к окну, от окна обратно к кровати; просматривая бумаги, он едва слышно говорил:

— Мы им, дойкиным-то, покажем. Покажем...

«Вот так Лексей! — восхищался маячник. — Прямо настоящий герой!.. Да-а, в этом парне классу хоть отбавляй. Не то, что Митрий!»

Раньше Егорыч знал Лешку только как веселого и дельного ловца, который хорошо владел веслом и ладно умел выпить. А теперь Лешка своими разговорами о рыбниках, о районе, о городе, о Москве предстал перед маячником совсем в ином свете.

«Перевернулся парень... — И маячник вздрогнул от неожиданного сравнения: — Как Глуша, все одно, изменилась».

Но взглянув на Матроса, он подумал иное:

«Нет, Лексей изменился в одну сторону, а Глуша совсем в другую. Э-эх, дочка, дочка!..» — и Егорыч беспомощно опустил голову.