Милиционер в недоумении пожал плечами.

— Пошли, пошли, дружок! Некогда!

Лешка потрогал рукой наган и, шагнув к двери, настежь распахнул ее.

Милиционер, поспешно сунув папку в портфель, выскочил следом за Матросом.

— Гражданин! — растерянно окликнул он Лешку, застегивая на ходу портфель. — Товарищ военмор!..

Глуша, как только вбежала в мазанку Дмитрия, сорвала с себя шаль и, заплакав от радости, прильнула к его груди.

— Чего ты, чего ты, дуреха, — он сурово улыбнулся и крепко прижал Глушу к себе, гладя ее густые шелковистые волосы.

— Батяша, Митенька, замучил...

— Довольно тебе, довольно. Садись давай. Я окно прикрою, а то видать все.

Сбросив полушубок, Глуша пытливо оглядела Дмитрия, желая понять, не рассердился ли он на нее за столь долгое отсутствие. Она часто, взволнованно дышала. Большие черные глаза ее были влажны и блестели.

Дмитрий, задернув занавеску и заложив на крючок дверь, шагнул обратно; был он нахмурен — казалось, чем-то недоволен.

Глушу сразу сковало страхом, точно льдом.

Подойдя к ней, Дмитрий снова улыбнулся.

— Митенька! — и она расслабленно повисла у него на груди. — Батяша все. Он все, он, Митенька!..

— Будет тебе, Глуша.

— А любишь ты меня? — она пристально посмотрела ему в глаза.

— Нет! — и Дмитрий рассмеялся.

...Долго рассказывала Глуша про чудачества Максима Егорыча, про Лешку-Матроса, пока не заметила узелок на столе.

— А это что такое? — с тревогой спросила она.

— В море собрался... Иду от Дойкина...

— А я как же?.. И с батяшей поскандалила, чуть не подралась. Куда же я денусь?

Дмитрий поднялся с кровати, шагнул к столу.

— Надумал я, Глуша, так... — начал он.

Подойдя к зеркалу и поправляя волосы, Глуша настороженно слушала Дмитрия.

— Собирались мы тут... Всё об артели думали... Ну, и порешили под конец: пока кто как пойдет на лов, а уж вернемся — непременно артель!..

— Куда же я, Митенька, денусь? — снова в тревоге спросила Глуша.

— Не перебивай... О тебе я так думал: на промысел пока поедешь, резалкой.

Глуша вздрогнула и бессильно привалилась к косяку окна. Никогда не выезжала она далеко из Островка, разве что на маяк. Поездка, о которой теперь говорил Дмитрий, пугала ее.

— Глядишь, и зашибешь какую полсотню, а то и всю сотню. Да я, да Сенька... — Он все больше и больше волновался, ворошил волосы и гулко ступал по земляному полу. — Вот и справа тогда, вот и артель готова... Эх, и заживем мы с тобой, Глушок! Да как еще заживем-то!

Глуша молчала, опустив голову.

— Такую артель собьем, что ахнут все! Мало-помалу весь Островок войдет в нашу артель. Развернем мы тогда дела! О-ох, и двинем...

Дмитрий, радуясь, что наконец-то никто ему не помешает как следует потолковать с Глушей, что нет возле них Егорыча, который ни разу не дал им по-настоящему поговорить на маяке, стал торопливо рассказывать дальше:

— Комсомол, Глушочек, — большой лагерь. А партия — еще больше. Это они новую жизнь создают и нам указывают, как ее налаживать. Начать только, Глуша, трудно, а там — колесом все завертится. Я вот сколько время бьюсь за артель, — видно, слыхала. А все тпру да стой, стой да тпру... Только бы начать артель, а там помогут и районный комсомол, и партийный комитет, и кредитка...

Глуша видела впервые Дмитрия таким взволнованным; так обстоятельно и горячо он еще никогда не говорил с ней.

«А батяша его ругал, — недоумевала она. — Ругал его и Лешка, будто классу какого-то в нем нету. И чего им надо?»

Неожиданная мысль поставила ее в тупик: «А почему Митя идет на путину от Алексея Фаддеича? Ведь батяша ругал его за это самое!»

Она тревожно взглянула на Дмитрия.

«Может, и правду говорят о нем батяша и Лешка?» — снова кольнуло ее сомнение.

Обеспокоенно задышав, она шагнула к нему.

— Митенька... — и, вертя пуговицу на его телогрейке, тихо спросила: — А почему ты не хочешь взять батяшин кулас? Ведь он же обещал! И сетку, говорил, даст. Мы с тобой вдвоем на лов поедем. Да еще батяша помог бы нам. И мне бы тогда не надо ехать на чужую сторону.

Дмитрий долго не отвечал, задумчиво глядел мимо Глуши на занавешенное окно...

В это время и постучался в дверь глинянки Максим Егорыч.

— Митрий Степаныч, отворяй ворота!

— Батяша, — испуганно прошептала Глуша.