Мотя, избалованный раньше помощью тестя, хотя и ощущал теперь недостаток и в хлебе, и в деньгах, и во многом другом, продолжал, однако, все так же нерадиво относиться к своему хозяйству и не часто выезжал на лов.

Глуша еще больше ушла в заботу по домашности. Она даже, чтобы найти хоть в чем-либо утешение, выполняла мужскую работу: смолила бударку, перекрывала камышом крышу, поправляла забор, сбивала рассохшиеся ставни...

Часто ощущая во многом нехватки, она принуждена была, не дожидаясь, пока надумает Мотя, сама выбивать сети, чтобы иметь рыбу на варево. Но это нисколько не тяготило ее; она эту работу, как и все другое, выполняла охотно, даже ревностно, зная, что это займет у ней время, натрудит ее, — возможно, скорее будут смыкаться ночью веки ее глаз, она быстрее будет засыпать.

Когда бывало она проходила по поселку — высокая и стройная, качая крутыми бедрами, — парни и женатые ловцы завистливо поглядывали на нее.

— Хороша стерлядка! — говорили они. — Да скоро портиться начнет...

Глуше недавно исполнилось двадцать семь лет. Круто изменился характер ее за последние годы: становилась она злой и сварливой, на приставанья ловцов отвечала дерзко. Мотю она колотила, часто сбрасывала ночью с постели на пол, а особо назойливых ловцов изводила неисполняемыми обещаниями: они напрасно и подолгу ожидали ее в прибрежных камышах или под бугром. Иной раз, условившись с надоедливым ловцом о встрече, она шла к его жене и, рассказав об этом, посылала ее вместо себя. Нередко, разговаривая на улице о чем-либо с парнем или женатым ловцом, она нарочно задерживала его, стараясь, чтобы кто-нибудь увидел их, и, зная, что ловца ожидает выговор от жены или невесты, она громко смеялась, развязно хлопала его по плечу...

И кто знает, до чего довела бы ее эта озорная игра, если бы не подоспел Дмитрий Казак.

Парни уже собирались отомстить Глуше за ее проделки, несколько женатых ловцов тоже обещали ее встряхнуть, а некоторые рыбачки, которые подозревали о связи своих мужей с Глушей, хотели особенно крепко разделаться с ней.

В это время и появился Дмитрий.

Однажды по протоку, где были выбиты Глушины сети, мчался он на бударке под парусом.

Глуша сидела на вдвинутой в камыш лодке и задумчиво глядела на тихие, светлые воды камышевой заводи, мысленно разговаривая сама с собою о несносной, никчемной своей доле.

Неожиданно над протоком вскинулась чья-то песня:

Вздрогнув, Глуша раздвинула камыш и увидела Дмитрия; он полулежал на корме, раскинув ноги по бортам лодки.

Не докончив припева, он вскочил на ноги и отпустил шкот; парус начало хлестать, и лодка замедлила ход. Схватив шест, Дмитрий стал поспешно водить им под рулем.

Очнувшись, Глуша поняла, что лодка Дмитрия наскочила на ее сети и, должно быть, порвала одну из них. Она быстро выдвинула свою бударку из камышей и грозно закричала на ловца:

— Слепой, что ли! Куда заехал!..

— Но-но! — оборвал ее Дмитрий. — Чего орешь? На Мотьку, что ли? Не ори, я тебе не муж!

— Выкладывай новую сетку или деньги плати! — не унималась Глуша. — А то вот веслом как дам!

Дмитрий, сдвинув на затылок картуз, громко рассмеялся.

Лодки их столкнулись.

— Я тебе посмеюсь! — и Глуша угрожающе подняла весло. — Давай новую сетку!

Опустив парус, Дмитрий набросил цепь своей лодки на уключину Глушиной бударки и сам перемахнул в нее.

— Ты что ругаешься? — спросил он Глушу, вплотную подходя к ней.

— А тебе здесь чего надо? — она обеспокоенно, часто задышала.

Сощурив глаза, Дмитрий сдержанно усмехался.

— Чего, спрашиваю, надо тебе здесь? — и Глуша отступила.

У Дмитрия лихорадочно блестели глаза. Вырвав из рук Глуши весло, он рывком вогнал лодку в камыши.

Все усмехаясь, Дмитрий вплотную подошел к Глуше и ласково толкнул ее...

Глуша крепко привязалась к Дмитрию.

Не обращая больше внимания на равнодушного Мотю, она опять стала тихой и молчаливой; с ловцами она тоже не была теперь злобной и дерзкой — шутила, смеялась с ними.

И в неизбывной радости Глуша стала еще пышнее расцветать.

Рассказывая своей подружке Насте Сазанихе о связи с Дмитрием, она признавалась душевно:

— Знаешь, Настенька, будто сызнова я на свет народилась...

Подружка, охая, предупредительно говорила:

— Смотри, Глушенька... Как бы чего не случилось...

Глуша закрывала глаза, закидывала руки за голову и, потягиваясь, беспечно произносила:

— Ну и пусть! А сейчас мне хорошо... Будто сызнова я жить начинаю...

Отец, прослышав о связи Глуши с Дмитрием, приехал в Островок.

— Брось, дочка, баловать! — строго пригрозил он ей. — Ей-ей, побью, ежели еще раз услышу.

— Батяша! — в отчаянии воскликнула Глуша. — Или ты сам не знаешь!..