— Спрашивал, что закручинился я?.. А чего же мне веселиться-то?! Путина привалила, а подымать рыбу нечем. Ты вот хоть на куласе да кое-как, а таскаешь уже рыбеху. А я и Костя — тут, а Андрей Палыч — в районе...

Лешка взглянул на деда, — тот внимательно слушал его, перебирая худыми и длинными пальцами полы ватника.

— Ну, ну, говори, — заторопил он умолкнувшего Матроса.

А тот все молчал и нерадостно поглядывал на яркий месяц, что обильно рассыпал над Островком свои тончайшие серебряные сети. Небо казалось мирным, заштилевшим морем, а звезды, будто золотые островки, густо раскинулись по нему.

— Смолк, голубь сизокрылый? — и дед уставился на Матроса.

— Да чего говорить, седая твоя душа!.. Дела надо делать!

— Какие дела?

— Такие вот!.. — Матрос вскочил, разрезал рукой воздух, скрипнул зубами.

— Сядь, милай, сядь!

Лешка медленно опустился на порог и, обхватив голову руками, слезно сказал, словно пропел:

Древний дед похлопал Матроса по плечу:

— Слезу лей, да дело, голубь сизокрылый, разумей. На час ума не хватит — навек дураком прослывешь.

— Разумею, дедуша! — и Лешка снова вскочил на ноги. — Знаю, все знаю!

— О чем же тогда горюешь, милай?

— О чем? — и Матрос зло усмехнулся. — Дойкиных да Коржаков взнуздать надо! На кукан посадить! Вот о чем речь...

Согласно кивая головой, дед тихо, раздумчиво сказал:

— Так, милай. Верно берешь! Оно известно: кто в море бывал, тот лужи не боится.

— Точно! — и Лешка поцеловал деда в голый желтый череп. — Я, дедуша, завсегда так говорил.

— Сядь, милай, — ловец за рукав потянул Матроса к себе.

— На кукан их надо! На кукан!.. — грозился Лешка — Ты слышал, дедуша, как их в городе?

— Слышал, милай, слышал, — древний дед устало вытянул ноги. — Известно, голубь сизокрылый: щука — рыбка увертливая, обжористая. Сколь веков вот ее ловим, а на убыль, нечистая, туго идет, и все пожирает, пожирает ладную рыбу. — Так и тут, с этими рыбниками, — беда с ними!.. Но рыбники — вникай, милай, — не в море живут, а с нами заодно. Стало быть, легче и разделаться с ними. Главных-то, милай, щук давно уж повывели. Сам же ты в городе в крепости был и по разным фронтам бился. Где всякие там миллионщики — Беззубиковы, Сапожниковы? А Лбовы где, Агабабовы, Кононовы? Царство им, проклятым, небесное! Должно, и сам ты спроваживал их туда... Вот, голубь сизокрылый, остались теперь уже не щуки, а только щучки, мальки, что поверх воды шныряют. По этим только хлопни веслом — и брюхо кверху. Не так ли, милай?

— Правильно! — радостно подхватил Лешка. — Правильно, седая душа!

— Постой, постой! Я вот к чему все это говорю: не надо, милай, тужить, не надо кручиниться. Партейный народ-то знает, что делает. Раз в городе взялись они за щучек — стало быть, и тут этой рыбешке, голубь сизокрылый, не жить.

— Да терпежу нету, дедушка! В городе то уже давно начали, а тут что? Штиль, что ни на есть, полный!

— А чего же не шумишь? Ты ведь партейный человек!

— Я не шумлю? Шумлю, дедок! Андрей Палыч даже в район покатил от моего шума.

— Хорошо! Оно известно: ежели скорей мальков-щучек изничтожить, лучше будет — щука не вырастет.

— И я так говорю, дедуша! — Матрос прижался к слепому ловцу и, теребя его за пуговицы ватника, жарко задышал. — Знаешь, седая душа, какое я дело удумал? Хочу в район ехать, на помощь Андрей Палычу, а ежели ничего там не выйдет, то в город махну, а не то и в Москву!

Отодвигаясь от наседавшего Матроса, дед недоуменно спросил:

— А зачем в Москву?

— Зачем, зачем! — гневно повторил Лешка. — В прошлом году, помнишь, я Коржака за движимое-недвижимое крепко отчитал?.. А район чего? Осудил меня, да чуть не посадили.

— Ну, тогда в город толкнись.

— И в город сигналил, дедок, да вот пока — ни слуху ни духу.

— Да-а, — вздохнул древний дед и снова попытался отодвинуться от Матроса. — Всякие бывают люди, милай. В море ведь иной раз глубины, а в людях правды не изведаешь. Или то взять: в одном осетре есть икра, а другой — и с виду он как будто подобротней, но пустой.

— То-то вот и оно! — и Лешка, наседая на деда, продолжал трясти его за пуговицы ватника и горячо, взволнованно говорить. — Самим надо приниматься за дело! Самим браться за ум, дедок!

— Оно, вестимо, милай: на ветер надеяться — без посудины быть.

— Самим, самим, дедок...

Лешка замолчал; припомнив, на чем остановил его слепой ловец, он вновь заговорил:

— Заявлюсь это я в Москву — и к самому Клименту Ефремычу!

— А кто он такой? — спросил дед.

Матрос вскочил, подтянулся, взял под козырек и, словно рапортуя, отчеканил:

— Товарищ Ворошилов — Народный комиссар по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета!

— А-а-а... — Слепой ловец закивал головой. — Знаю, слыхал.