— Вы не знаете, где похоронили Вострикова? — спросил Воронцов. — И того, другого, расстрелянного вместе с ним?

Белов опешил.

— Не знаю, — забормотал он. — Не интересовался. Столько уже умерло.

— Господа, бросьте пустые разговоры, — прервал их валяющийся на койке подполковник Шепелев. — В такой дождь о чём-нибудь весёлом бы.

— Я понимаю, что мои воспоминания о тех расстрелянных представляются неуместными, — согласился Воронцов, — но я воевал с Востриковым. Под Харьковом, в Крыму. Он был прекрасный командир орудия, а его убили за то, что он опоздал на 10 секунд. Это нельзя простить убийце.

Шепелев демонстративно запел, как иногда поют люди, когда им больше нечего делать:

Некоторые из находившихся в палатке подхватили:

— Чего не умею, так это — петь, — сказал Белов. — До свидания, господа.

Он ушёл, и песня прекратилась.

— Да-а, — подтвердил Шепелев. — Петь не умеет. Но вы-то, капитан, зачем затеваете сомнительные разговоры? Мы все вас уважаем. Мало таких хороших людей, как вы, но хорошие люди почему-то ведут себя так, что их становится всё меньше и меньше. Мы не хотим, чтобы вы исчезли.

Воронцов иногда со стыдом признавался себе, что верит в Бога не совсем бескорыстно. Примером ему в жизни служил отец, начавший жизнь в бедности, но трудом и с помощью дальних родственников сумевший разбогатеть, выкупить родовое имение, привести его в порядок, вырастить чудесный сад, воспитавший трёх сыновей и дочь и, главное, сумевший вовремя умереть. Его хоронили весной 1914-го, когда была Россия, сыновья служили ей, дочь удачно вышла замуж, появились внуки... Его смерть была какой-то неожиданной и непонятной: не то от воспаления лёгких, не то от рака, не то ещё от какой-то болезни. И лет было едва за 60. Доктора не могли понять — сын понял. Его Бог прибрал, чтобы отец не увидел ужасный конец семьи и всей России. Погибли на фронте старшие сыновья и зять, после чего сестра заболела неизлечимой нервной болезнью. Чтобы не видел своего разорённого имения, вытоптанного и засохшего сада, где когда-то маленький Максим пропадал в малине или собирал упавшие яблоки... Мать оказалась крепче, прожила ещё несколько лет после революции. У женщин другие отношения и с жизнью, и с Богом.

Максим признавался себе, что живёт по законам христианским не только потому, что они верны и других нет, а ещё и потому, что надеялся на своевременную смерть: и его, как отца, Бог убережёт смертью от невыносимой жизни.

Воронцов смерти не боялся.

Не испугал его вызов к Кутепову, даже если там его ждёт военно-полевой суд и расстрел.

Генерал жил в удобном, построенном специально для него, скромном домике. Из окон виден почти весь палаточный лагерь с линейками, грибочками, клумбами, далее — неласковый бушующий пролив. С другой стороны дома — строения и палатки для семейных и женщин, хотя для большинства из них генерал сумел найти место в городе, где был и госпиталь.

Оглядев капитана, замечаний не сделал. Сам, как всегда, выбрит, причёсан, мундир начищен — хоть на бал.

— Помню вас, капитан, по Перекопу. Вы там восстановили справедливость во время казни большевиков — спасли невиновных.

Наверное, ждал какого-то ответа, но капитан молчал. Тогда генерал продолжил, и в его голосе почувствовалось раздражение:

— Расстрелянных на берегу вы также считаете невиновными? И даже называете меня убийцей?

— Они расстреляны невиновными, ваше превосходительство. А вам не следовало бы поощрять порок доносительства — люди и так развращены до крайности. Пьянство, любовные извращения, злоба на ближнего...

— Вы забываетесь, капитан! Вы — офицер, и не мне объяснять вам принципы воинской дисциплины и необходимость контрразведывательной службы. Я не понимаю другого. Почему вы, такой разумный и принципиальный человек, не видите главного, ради чего я работаю, да и все мы. Главное — это спасти армию, вытесненную из своей страны и выброшенную на пустынную сырую землю полуострова, на грязный берег, в дождь и в холод. Я был потрясён, когда пароходы подошли сюда и предстояло высадить измученных, усталых, полуголодных людей на этот гиблый берег. Но я сразу понял, что людей могла спасти только строжайшая военная дисциплина, только работа по приказу, только жестокие наказания за невыполнение приказов, за нарушение дисциплины. Дисциплина и верность офицерским традициям — только это могло спасти армию. Люди должны были сразу понять это, и они поняли, когда за небольшую провинность я приказал расстрелять тех двоих. Вы их знали?

— Одного знал — хороший командир орудия.

— За эти годы мы с вами потеряли столько хороших офицеров, наших друзей-соратников, что не имеем возможности оплакивать их всех. Да. В первый день я с ужасом смотрел на эту полоску пустынной земли между проливом и горами, но посмотрите теперь. Вы видите настоящий военный лагерь. И я прямо скажу, что во многом моей работе помог страх людей получить от меня суровое наказание. И сейчас «губа» полна. За неотдание воинской чести, за грубые драки, за нецензурщину. Не сошлись в чём-то? Пожалуйста — я разрешил дуэли. Вы глубоко верующий христианин и должны оценить мой приказ обязательно посещать церковные службы по воскресеньям и в праздники. Господин Воронцов, вглядитесь в результаты вашей работы. Узкоколейка до города, бани, склады, мастерские. Но не это главное — у нас культурный лагерь: библиотека, театр, гимназия, детский сад, академическая группа, технический кружок, футбольный, гимнастический. У нас учится шесть тысяч человек. В том числе юнкера. Выпускаются журналы и рукописные, и литографированные. Я убеждён, что мы добились этого только благодаря введённой мной железной воинской дисциплине. В том числе благодаря расстрелу тех двоих в первый день. Кто бы и как бы мог спасти армию другим способом?

— Бог спасает верных ему, и не нам судить, в нём истинное спасение. Сказано: претерпевший же до конца спасётся, Антихрист создаёт хаос на земле под разными названиями: война, революция. Только вера в Бога истинного устанавливает порядок в жизни человеческой. Не антихристов порядок, основанный на страхе и насилии, а христианский, утверждённый на свободе. Только свободный человек спасён, а не тот, которого под страхом смерти заставляли поставить себе палатку, набить матрас травой, а по воскресеньям загоняют в церковь. Нет свободы в вашем лагере, ваше превосходительство. Ваш лагерь — это концлагерь большевиков. Мне пленные рассказывали. Там тоже устраивали концерты и спектакли.