— Будем надеяться на это, — сказал Кутепов, прекрасно зная, что французы обычно договариваются лично с ним, а не с Врангелем. — Трудности с продовольствием не только отрицательно влияют на настроение армии, но и используются агитаторами, в том числе и большевистскими.

А таковые появляются. Бели вы обо всём договорились, то я могу возвращаться.

— Я договорился, но, по-моему, вам следует здесь, в Константинополе, посетить начальника штаба французских войск — генерала Депре.

— Так я и сделаю.

Кутепов знал цену врангелевским договорённостям, но его волновало ещё и другое, может быть, даже более важное, чем продукты или армия. Чья это армия? Главнокомандующий известен — Врангель, хотя французы и не пускают его в Галлиполи. А кто над ним? Кому он подчинён? В Крыму был Верховным правителем, а теперь Верховный правитель яхты «Лукулл»?

— Пётр Николаевич, я получил документ о создании Русского совета и хотел бы уточнить?

Зачем он придумал этот Совет. Ведь в эмиграции живут и здравствуют многие представители бывшей законной российской власти: и великие князья Романовы, и известные депутаты Государственной думы, и члены Учредительного собрания, — а он создаёт какой-то свой непонятный политический орган.

Врангель объяснял многословно, и его объяснения не раскрывали истинной цели создания Совета. Говорил о необходимости объединения истинных патриотов, о привлечении различных антибольшевистских партий — от социал-демократов, меньшевиков до умеренно правых.

— На армию нападают со всех сторон, — говорил Врангель. — Одни требуют демократизации, другие, наоборот, считают нас с вами либералами. Пройдя через горнило бедствий, потоки крови, через Временное правительство, всякие комитеты, они хотят теперь снова повторить тяжёлые ошибки прошлого. Передавать армию в руки каких-то комитетов я не имею нравственного права, и на это никогда не пойду. Мы должны сохранить то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы армия находилась в зависимости от комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в рядах которых находятся Милюков, Керенский и присные, именно те, кто уничтожил, опозорил армию, кто, несмотря на все уроки, продолжает вести против неё войну. Вы понимаете меня, Александр Павлович?

— Это я понимаю.

— И в создаваемом Русском совете большое место занимают представители Главного военного командования. Разумеется, вы войдёте. Членов Совета от военных назначает Главнокомандующий. Председателем Совета буду я...

Вот это генерал понимал прекрасно. Побывав Верховным правителем Крыма, барон всё ещё мечтает стать Верховным правителем России! Начинает с создания Русского совета под своим председательством. Мешать нельзя — у него хватит возможностей оторвать Кутепова от армии. Нельзя и помогать. Надо исполнять свой долг, наблюдать и молчать.

И всё же весна продолжалась. Кутепов договорился с французами по всем вопросам, возвращался с победой, и встречать его на набережную высыпал чуть ли не весь лагерь. Пароход ещё не прибыл, и встречающие прогуливались, радуясь весенней погоде, распускающимся листочкам на маслинах, тамарисках и других деревцах, непривычных русскому глазу. Юнкера пели песни то боевые, то полупохабные, то устраивали кошачий концерт. Воронцов и Мария Захарченко вышли к морю. Он обещал ей не говорить об этом, и они иногда встречались.

— Женщина-воин для меня загадка, — говорил Максим Павлович. — Ведь войны — это убийство человека.

— Вы считаете, что только мужчинам дозволен этот грех?

— Но само ощущение убийства живого! Ведь оно потрясает человека, становящегося убийцей не в ссоре, не в силу какой-то ненависти к данному человеку, а по приказу. Он убивает того, кто ему совершенно неизвестен, и лично против кого ничего не имеет. Никакой злобы или ненависти. И сам процесс убийства. Особенно в рукопашной. Я был артиллеристом, но участвовал и в атаках пехоты и в рукопашном бою, приходилось и пленных расстреливать. Я испытывал сильные нервные потрясения. Только в артиллерии хорошо — ты даже не видишь, кого убиваешь.

— По-моему, в этом и мужчины и женщины одинаковы. У нас в полку была медсестра, которая всегда участвовала в расстрелах пленных. И штыком работала. А другие женщины приходят в ужас при виде убийства, их тошнит, они теряют сознание. Да и у мужчин такое бывает.

— На большой войне вы же были в гусарах. Приходилось рубить?

— Там как-то не удавалось. Такие были странные атаки: «Ура», чуть разогнались, а противник уже в бегство. Но в гражданской было всё. Вы, Максим Павлович, ошибаетесь, утверждая, что в бою убиваешь незнакомца, против которого не имеешь никакого чувства злобы или ненависти. Ошибаетесь. Я так наполнена злом, что не осталось места больше ни для каких чувств. Я ненавижу каждого с той, красной, стороны. Они отняли у меня всё. За что они лишили меня родного дома? Лишили родины? Убили второго мужа. Он умирал от ран в Крыму в страшных мучениях. Я тоже там едва не погибла. Поэтому я в любую минуту готова убивать их. И рубить, и расстреливать, и колоть.

— А Бог?

Она не успела ответить, а может быть, он не услышал — толпа закричала: «Ура! Приехал!» Мария счастливо улыбалась и тоже кричала. Совсем молодая красивая женщина. Ей всего 27.

Кутепов вышел на набережную, как всегда прибранный, как на парад, с довольной, хитроватой улыбкой. Штейфон подошёл с рапортом, и тут же толпа офицеров окружила их и подняла генерала. Его вносили в город на руках. Кричали: «Ура Кутепову!»

— Ура Русской армии! — крикнул он в ответ. — Крепите дисциплину, господа, и тогда мы сохраним и армию, и Россию!