Артиллерию с наступлением темноты вывели на огневые позиции на берегу Дона напротив станицы Гниловской. В сугробах быстро вырыли орудийные окопы и укрытия. Рядом с батареей Дымникова батарея капитана Воронцова — бывшего помощника Леонтия. Вместе с ним обошли позиции.

— Хорошо стоим, — сказал Дымников. — Утром оттуда нас не увидят.

— Хорошо, только непонятно зачем, — сказал Воронцов. — Вы знаете, что Будённый уже в 25 вёрстах от Ставрополя? Ещё день-два, и мы отрезаны.

— Александр Павлович, наверное, думает наоборот: он будет у Будённого в тылу.

— Мысль наполеоновская, но в данном случае ошибочная. Заходит в тыл и окружает наступающая сторона. Отступающая сама попадает в окружение.

— Вы так считаете?

Леонтий не ответил, ему было всё равно. С тех пор, как он узнал, что Макаров — большевик и что его просьба теперь не дойдёт до Марыси, он как-то растерялся. Мир опять становился не таким, каким он ему ещё вчера представлялся. Один верит в идеи коммунизма и, рискуя жизнью, служит в Белой армии, чем-то помогая красным — наверняка, разведданными, — и деньги, возможно, зарабатывал для своей партии. Другая — польская патриотка. Рисковала жизнью ради своей Речи Посполитой, ради своего Начальника. А он?

Он стоит в снежной степи под зловещим беззвёздным низким небом, а впереди, за льдом реки, вырисовываются чёрные пятна домов, в них люди, которых он должен убивать, а может быть, и его смерть глядит оттуда. Нет. Перед боем он всегда почему-то не верил, что его могут убить. Он же ещё не начал жить по-настоящему. Надо найти Марысю. Другая женщина ему не нужна. Глупо терзаться из-за какого-то мальчишки, с которым она поиграла. Марыся — женщина в полном смысле слова. Он же и сам...

Захрустел снег под сапогами сотен людей. Негромкие команды: «1-й полк!.. 3-й полк!..» Вся дивизия подходит. Вот оно, наступление. Верхами Кутепов, Скоблин, штабные. Поручик Кривский остановился возле огневых позиций, собрал командиров батарей, объяснил замысел операции и задачи артиллеристов. В его голосе — нескрываемая радость первого ученика, хорошо знающего урок.

— Удар во фланг, — радостно говорил он. — Неожиданная ночная атака. Вы открываете огонь по сигналу зелёной ракеты. В это время пехота будет примерно на середине Дона. Прекращаете огонь по сигналу красной ракеты — пехота выйдет атаковать прибрежные позиции красных...

Спустя некоторое время Дымников с Воронцовым обсуждали услышанное.

— Чувствуется генштаб, — говорил Воронцов. — Сам Кутепов полез бы напрямую и ночи бы не ждал. Но Будённый-то...

— Пойдёмте, капитан, поищем место, где удобнее орудия на лёд вывозить. Должна быть наезженная дорога от станицы...

Вскоре тёмные массы пехоты молча вышли на лёд и, утопая в снегу, двинулись к станице. Потом зелёная ракета, беглый огонь...

Всё получилось по плану генштабистов. Ударом во фланг через станицу Гниловскую. Ростов был взят. Трофеи: 22 орудия, 123 пулемёта, 6 бронепоездов. В конце дня 4 тысячи красноармейцев стояли на площади, понурив головы. Кутепов обходил их ряды, узнавая коммунистов и комиссаров: «По морде видно».

Это было 20 февраля, а 1 марта белые вновь оставили Ростов, иначе кавалерия Будённого отрезала бы Кутеповскому корпусу дорогу на юг.

— Как мы и предполагали, — сказал Воронцов Дымникову.

Их батареи, почти не понёсшие потерь в боях, шли одна за другой, и командиры ехали рядом. Солнце било в глаза. Весна бесстыдно раздвинула мохнатые щели придорожных канав, наполнила колеи зелёной водой, обезобразила чёрной сыпью остатки снега.

— Я слышал, как Кутепов кричал: «Только мы сражаемся, а остальные бегут», — рассказал Дымников. — «Нет никакой армии, — говорит. — Есть только мой корпус». Это после того, как опять разгромили марковцев.

И вновь, как два года назад, шли от Ростова не к Москве, а на юг, в Кубанские степи. Разве что другой дорогой. Полк Туркула замыкал колонну корпуса, и по утрам, готовя батарею к походу, Дымников слышал сквозь привычные звуки перестрелки Преображенский марш — это Туркул вёл полк в контратаку под духовой оркестр.

Теперь батарея Воронцова шла впереди, и он останавливался, поджидая Леонтия. У них совпадали взгляды на настоящее — здесь война проиграна и надо перебираться в Крым. Представления о будущем оказались различными: Воронцов надеялся, что, наступая из Крыма, можно разбить красных, у которых в тылу разруха, голод и бунты; Дымников ни на что не надеялся, и будущее для него ограничивалось вопросами «где станем? найдём ли самогон?».

Последнее орудие Воронцова въехало в сияющую солнцем огромную лужу, и колеса по оси застряли в грязи. Ездовые матерились, хлестали лошадей нагайками, но те никак не могли сдвинуть пушку.

— Я сейчас вас научу, как это делается, — сказал Дымников. — Разрешите мне покомандовать.

Воронцов, с улыбкой пожав плечами, разрешил.

— Ездовые, слезай! — скомандовал Леонтий.

Солдаты, удивлённо оглядываясь на офицеров, спрыгнули с лошадей и стали справа от дороги. Лошади мотали головами, отряхивались, отдыхали после тяжких бесплодных усилий.