Дезертиров было крайне мало – всего пятеро, улучив подходящий момент, выпрыгнули на ходу, да еще двое удрали на редких остановках, – и все были наказаны по всей строгости особого положения. Троих наказало революционное Провидение, сломав им шеи во время совершения прыжка с несущегося на всех парах состава, а четверо были изловлены военными патрулями, посажены на кол на крышах вагонов, и их мумифицировавшиеся от солнца и ветра тела по прибытии в конечную точку путешествия пугали своим видом редких в этих краях местных жителей.

– Желающие могут зашить одежду и прочие личные вещи в специальные мешки, которые будут отправлены в Москву, по месту жительства отправителей, – скомандовал прибывший для ознакомления с личным составом товарищ Верховный комиссар, когда мы выстроились на бескрайнем поле перед сотней огромных армейских палаток, – а сейчас… – он сделал паузу и горнист начал играть отбой, – вольно, разойдись!

Все, согласно взводам, разбрелись по пронумерованным палаткам и принялись зашивать ставшее ненужным гражданское тряпье в серые мешки, по очереди надписывая на них адреса химическими карандашами, выданными по карандашу на отделение.

– Удивительное дело… – морщась, бормотал Липман, попавший во взвод, в котором я являлся старшим, – как только я мог раньше носить всю эту мерзость… – он пытался запихнуть в мешок свой светлый буржуазный «Armani» в блестящую полоску, отдельно вложив в посылку сверточек с золотыми часами, – в то время как военная форма так практична и даже в некотором роде красива…

Поймав его косой взгляд, я понял, что Липман хочет выслужиться, и беззлобно скомандовал:

– Отставить разговорчики, рядовой.

– Слушаюсь, господин фельдфебель!

– Отставить господина, – сказал я, нахмурившись. – Среди нас господ нет, все господа остались Москве, набивать брюхо фуа-гра…

– Есть, товарищ фельдфебель, – согласно кивнул Липман и я правым пальцем покрутил отросший висячий ус, размышляя, не завить ли мне разрешенные фельдфебелям усы, чтобы они стали стоячими, как у дореволюционных городовых.

– Пойду-ка, узнаю, куда сдавать вещи, – наконец сказал я, вставая.

Не представляя, кому отправить свое барахло по причине отсутствия в стране родных, я написал на мешке свой домашний адрес, хотя знал, что моя квартира в одном из самых престижных жилых комплексов в центре Москвы была продана военкоматом для революционных нужд, а в качестве получателя написал: «Хелен из модельного агентства Престиж», надеясь, что на гражданке со всем этим как-нибудь разберутся.

– Наше отделение и без того припозднилось, все уже давно с этим покончили…

Обойдя лагерь и разыскав огромную пятидесятиместную палатку с надписью «Склад», я в растерянности застыл перед входом, думая, как обозначить свое прибытие, ведь стучать в брезент было, разумеется, буржуазной глупостью. Я покашлял, но не услышал приглашения, хотя, судя по музыке и неразборчивым выкрикам, внутри кто-то был. Тогда я осторожно сдвинул входную ткань и в следующую секунду с трудом сдержал уже настоящий кашель, потому что все пространство бескрайней палатки было наполнено ядовитым дымом империалистических сигарет «Marlboro». В центре находился уставленный коньяком и бутербродами с осетровой икрой стол, на скамейках вокруг которого расположились комиссары в кожанках, а на их коленях сидели полуголые размалеванные девицы с каблуками.

– А я все летала… – звучало из старого кассетного магнитофона, в то время как пьяные комиссары тискали довольно повизгивающих девиц, а самая симпатичная из них в одном только пиджаке стюардессы извивалась на центральном, поддерживающем палатку шесте, – но я так и знала… что мечты лишь мало… для любви, ла-ла-ла…

В одном из углов возвышалась груда исчерканных химическими каракулями мешков, возле которых копошилось около десятка лиц кавказской национальности. Мордовороты в кепках-аэродромах, с заросшими черной щетиной щеками, вспарывали мешки и ловко сортировали тряпки, жадно набрасываясь на дорогие модели мобильных телефонов, часы, рассматривая костюмы и гортанными голосами ругаясь из-за спорной добычи на своем языке.

Я опять негромко покашлял, но на меня не обратили внимания, и я, поколебавшись, выскользнул наружу.

– Ашот! – отойдя из палатки, услышал я зычный голос товарища Верховного комиссара. – Хватит копаться! Сказано же, или вы берете все чохом за фиксированную цену, или, считай, мы не договорились.

– Карашо, как сыкажеш, началник… – ответил, очевидно, Ашот, и я побрел восвояси.

– Передумал я барахло отправлять, – пояснил я вопросительно уставившемуся на меня Липману и затолкал подготовленный к отправке мешок в походный сидор. – Некому мне… Взвод, отбой!

Затем лег на разбросанное по палатке сено и, пристроив сидор под голову, почти мгновенно погрузился в здоровый солдатский сон, успев заметить, что осторожный Липман по примеру старшего тоже решил оставить личные вещи при себе. И так поступил весь взвод.

– Итак… – вещал в громкоговоритель товарищ Верховный комиссар, а мы стояли на железнодорожной насыпи возле неподвижно застывшего состава из теплушек, крепко сжимая в руках трехлинейки Мосина, – сейчас каждый из вас получит задание, выполнить которое предстоит любой ценой… пусть даже путем пожертвования в плавильный котел революции своей собственной жизни!