– Ив, давай сюда! Братцы, подвиньтесь, это один из наших.

Кто-то подхватил меня под руку и осторожно повел куда-то.

Вскоре острота зрения восстановилось и я смог оглядеться. Помещение представляло собой прямоугольник примерно три на семь метров, с высоким потолком; вдоль длинных стен стояли две скамьи, а источником освещения служило зарешеченное окошечко под потолком, в торце. Оба седалища были плотно забиты людьми в дорогих костюмах и плащах, большинство из сидельцев пребывало в скрюченных позах и с болезненными гримасами держалось за почки.

– Вот такие, брат, дела… – жизнерадостно начал Севастьянов, но тут же охнул и схватился за бок.

– Какие? – спросил я и застонал от пронзившей тело почечной боли.

– Особое положение, вот какие, – уже осторожно, с поправкой на возможный отклик организма, пояснил Севастьянов. – А ведь я «Большой ресторан» вечерком навестить собирался. Фуа-гра там подают просто изумительный, честное слово. Ни в одной московской харчевне больше не заполучить такого фуа-гра, могу поспорить на что угодно.

– Чепуха какая-то… – пробормотал седовласый человек с противоположной скамьи. Правую руку с окровавленным носовым платком он прижимал к губам, поэтому голос звучал приглушенно. – Все происходящее… это просто какой-то нонсенс.

– Вы бы еще сказали, оксюморон, – со стоном отозвался кто-то.

– Если бы в стране было введено особое положение, мы бы узнали об этом из средств массовой информации, – сказал кто-то слева, но я не стал поворачивать голову, боясь обнаружить, что у меня повреждена и шея.

– Я слышал, в Москве возникла острая нехватка продовольствия, – сказал кто-то.

– И что? – спросил кто-то.

– А то, – пояснил кто-то.

– Нечего было фуа-гра обжираться, – сказал кто-то, явно метя в Севастьянова. – Потому и объявили особое положение.

– А мы-то тут при чем? – спросил кто-то.

– Ну а кто, по-вашему, весь фуа-гра дочиста сожрал? – ответил кто-то.

– Путин отдал приказ взять на полное гособеспечение чиновников, имеющих доход более миллиона долларов годовых, – сказал кто-то.

– А гособеспечение – это, по-вашему…

– Да армия это, вот что.

– Я тоже слышал, что где-то около года назад правительство отдало секретное распоряжение силовым ведомствам подготовить операцию по раскулачиванию лиц, имеющих нетрудовые доходы, – подтвердил кто-то. – То есть, поголовно всех чиновников, потому что у нас берут все.

Кто-то выругался и наступила тишина.

– А… долго вы здесь сидите? – помолчав, спросил я у Севастьянова.

– Дольше двадцати минут здесь не задерживаются. Текучесть, брат, – сказал он и я почувствовал, как спазматически сжался желудок – уж очень не понравилась мне эта текучесть.

Тут же, словно в подтверждение его слов, лязгнул засов; я зажмурился от яркого света, а детина, занявший своим объемом весь дверной проем, рявкнул:

– Липман, на выход!

– Я не хочу! – закричал, вскакивая, мужчина в очках с золотой оправой. Он отбежал в дальний угол камеры и присел на корточки, загораживаясь руками: – Я требую адвоката!

Силуэт детины сдвинулся влево и в камеру ворвались два человека в камуфляже, которые в несколько прыжков добрались до скрючившегося Липмана, ударили его по разу коваными ботинками куда-то в бока, затем рывком подняли на ноги, сунули несколько раз дубинками по почкам и потащили обмякшее тело к выходу.

Когда его протаскивали мимо, я, освобождая проход, поспешно убрал ноги под лавку и рискнул поднять голову. Заметив на губах Липмана кровавые пузыри, я быстро закрыл глаза и попытался припомнить какую-нибудь молитву.

– Фамилия, имя.

Я сидел на прикрепленной к полу массивной армейской табуретке и старался без задержек отвечать на все вопросы, какими бы странными они ни казались, потому что два стоящих за мной бойца выжидали три – пять секунд, и, если не следовало ответа, били в область почек. В кабинете был кафельный пол с небольшим, едва уловимым наклоном к центру, возле которого я сидел. В центре находилась решетка для слива, похожая на те, какие бывают на улицах, и к этой решетке устремлялись розовые дорожки наспех замытой крови. Нечего и говорить, что дорожки брали начало под табуреткой, на которой я сидел, из последних сил преодолевая боль, но при этом старался держать спину как можно ровнее, чтобы меня не заставили принять строевую осанку при помощи автоматного приклада.

– Сколько вам полных лет?

– Тридцать пять.

– Вы чиновник распределительной системы?

– Да.

– Вам известно, что в стране объявлено особое положение?

– Нет.

Меня ударили слева, я невольно охнул, схватился левой рукой за пострадавшее место и прокряхтел сквозь сведшие судорогой губы:

– Я хотел сказать… н-никак нет…

Меня ударили справа и я поспешно отдернул от спины руку.

– Вы знаете, что такое особое положение?

– Никак нет…